Я из лодки его углядел. Еще не вовсе стемнело; только я задал корму лошадям, сбежал с обрыва, чтоб переправиться обратно в лагерь, оттолкнулся веслом от берега, и вижу, плывет — шагов триста выше по реке — одна голова над водой смутным пятнышком. Но на голове рога кустом, и я, как разглядел их, сразу понял, что это он и возвращается к себе на остров, в тростники. Он живет там круглый год, а за день до открытия сезона — как будто знает от егерей календарь охоты — уходит, скрывается неизвестно куда, чтоб воротиться назавтра после закрытия. Но на этот раз он спутал, что ли, календари — нынешний с прошлогодним — и вот прибыл на день раньше. И это он зря, потому что чуть лишь рассветет, а мы с мистером Эрнестом на нашей лошади уж будем тут как тут.

Рассказал я мистеру Эрнесту, поужинали мы, покормили собак, он сел за карты, а я часов так до десяти стоял у него за стулом — помогал. А потом Рос Эдмондс говорит:

— Шел бы, мальчик, спать.

— Или не спать,— говорит Вилли Лигейт, — так сел бы лучше за букварь. Все ругательства ему известны, все тонкости покера, все этикетки всех марок виски, а собственное имя ведь не умеет написать.

— Зачем мне его писать? — говорю я. — Я его и так не забуду.

— Двенадцать лет парню, — говорит Уолтер Юэлл.— Ну-ка скажи по-мужски, сколько дней за всю жизнь ходил ты в школу?

— Ему же некогда, — говорит Вилли Лигейт. — Какой ему расчет ходить с сентября до середины ноября, раз все равно потом бросать и ехать сюда — слухачом при Эрнесте? А в январе, что за смысл возвращаться в школу, когда через каких-нибудь жалких одиннадцать месяцев опять стукнет пятнадцатое ноября и надо будет сызнова кричать Эрнесту, куда потекла стая?

— А стоишь, так стой и ко мне не подсматривай, — опять говорит Рос Эдмондс.

— О чем шум? О чем шум? — спрашивает мистер Эрнест. У него слуховой патрончик все время в ухе, но батарею он не берет в лагерь: все равно проводок будет каждый раз на ходу цеплять за ветки в зарослях.

— Вилли меня спать гонит! — ору я ему.

— А есть на свете такой человек, кого ты мистером зовешь? — спрашивает Вилли.

— Я зову мистера Эрнеста мистером.

— Что ж, — говорит мистер Эрнест, — раз велят, иди. Обойдемся.

— И обойдется, — говорит Вилли. — Глухой-глухой, а стоит поднять ставку на полста сразу услышит, даже если не шевелить губами.

Отправился я спать, а потом вошел мистер Эрнест, и я хотел ему опять про эти рога — какие они большие даже за триста шагов. Но пришлось бы орать, а мистер Эрнест допускает, что глухой, только когда мы с ним верхом сидим и я показываю, куда поворачивать Дэна. Так что легли молча и вроде не успели и глаза закрыть, как Саймон затарабанил ложкой в таз: "Четыре часа! Вставайте завтракать!" И в этот раз было совсем темно, когда я — с фонарем — поплыл на тот берег кормить Дэна и Эдмондсову лошадь. Сквозь потемки на листьях и кустах белел иней и обещал погожий день, холодный и яркий — другого дня не пожелал бы для гона и сам оленухин сын, что залег там в тростниках.

Потом мы поели, и стрелки переправились с дядей Айком, чтоб он развел их по номерам. Старей дяди Айка у нас в лагере нет, он, по-моему, не меньше сотни лет охотится на оленей в здешних лесах, и кому, как не ему, знать оленьи лазы. А тот старый бычина тоже лет сто как ходит по лесам — если пересчитать олений возраст на человечий. Так что не миновать двум старикам состукнуться сегодня, если только мы с мистером Эрнестом его раньше не настигнем, потому что от нас сегодня спуску не жди.

Переправили собак. Орла и других осенистых Саймон взял на поводки, а молодежь, первопольные, и так без Орла никуда не уйдут. Мы с мистером Эрнестом и Рос Эдмондс заседлали своих лошадей, мистер Эрнест поднялся в седло, я подал ему ружье, поводья и, как каждое утро, подождал, пока Дэн не отпляшется — пока мистер Эрнест не съездит ему стволом промеж ушей, чтоб кончил брыкаться. Потом мистер Эрнест зарядил ружье, дал мне стремя, я сел позади, и мы просекой поехали к болоту. Впереди четыре собачищи тащат Саймона, за спиной у него одностволка на обрывке вожжи, а щенки бегут возле и путаются у всех под ногами. Уже развиднелось, денек будет славный; восток пожелтел — приготовился к солнцу, дыхание наше как пар в холодном ясном безветренном воздухе, еще не нагретом от солнца, в колеях тонкий ледок, каждый листик, ветка и лозинка, каждый мерзлый комок взялся инеем и радугой загорится, когда солнце взойдет наконец и ударит по нем. И весь я внутри тугой и легкий, как воздушный шар, полный этого ядреного легкого воздуха, и даже не чувствую лошадиной спины, только игру тугих горячих мускулов под тугой горячей шкурой, вроде я совсем невесомый и стоит Орлу взбудить и погнать, как мы с Дэном и мистером Эрнестом птицей полетим и даже не станем касаться земли. Было просто здорово. И тот бычина, которого мы сегодня добудем, не смог бы выбрать лучшего дня, жди он еще хоть десять лет.

Подошли к болоту и тут же увидали его след в грязи, где он прошел вечером от реки, — большущий след, прямо как коровий, как след мула, и собаки так натянули поводки, что мистер Эрнест велел мне слезть и помочь Саймону держать. Мы-то с мистером Эрнестом прекрасно знали, где он лег — на тростниковом островке среди болота, где ему спокойно можно переждать, пока какой-нибудь случайно поднятый оленишка не уйдет вверх или вниз по затону и не уведет собак, и тогда он по-тихому проберется болотом к реке, переплывет и улизнет, как всег&#1076