Заволжье... Край когда-то дремучих керженских лесов, тысячелетней давности болот и раменей. Приют последних раскольничьих скитов и вместе с тем родина изумительных умельцев — хохломчан и семеновцев.
Сразу же за Волгой начинались вековые леса, мшистые бородатые сосны из года в год хранили тишину загадочной земли. На перепутье от Нижнего и в глубь Заволжья в грязи тонуло село Бор с постоялыми дворами для проезжающих купцов и странников, о котором в старину говорили: "Село Бор, что ни двор, то вор". А за ним тянулись до самого Керженца торфяные болота, еще не тронутые человеком, угрюмились лесные дороги, где вовек не слышалось разудалой песни ямщика, и все эти дороги и протоптанные богомольцами тропинки вели к легендарному Китежу, который скрылся от врагов на дне озера Светлояра. До недавних времен о Заволжье знали только по романам Андрея Печерского.
Теперь Заволжье, особенно ближнее, совсем уже не то. Навсегда заглохли заросшие мелким сосняком и буйными побегами бузины старообрядческие кладбища с крестами и изгородями из кондовой сосны, исчезли с лица земли мрачные скиты-крепости, а на смену всему этому пришел гул автомашин и тракторов на полях и лесных делянках, грохот и скрежет механизмов гидроторфа. Поредели леса, прятавшие в глубине своей мрачные деревеньки, отрезанные друг от друга непроходимыми дебрями и топкими болотами. И оказалось, что край совсем уж не так редко заселен, что деревушки не так уж далеки друг от друга и что людям совсем не надо дичиться соседа.
Большая территория между устьем реки Линды и Волгой весной затопляется полыми водами, а летом, осенью и зимой представляет из себя вполне проходимую урему. Трудно, правда, весной в лодке, летом и осенью в высоких сапогах, а зимой на лыжах пробираться сквозь запутанные заросли ольхи, ракитника и лозняка, но зато во всякое время года завидное это место для охотника-спортсмена.
Весной сотни перелетных водоплавающих птиц опускаются на отдых и кормежку на залитые водой луга и болота. Утки с раннего вечера и до позднего утра копошатся в осоке и прибрежных болотистых низинах, снуют невидимками под дымчато-зелеными шапками ольшаника, заполняют воздух кряканьем, гоготом и свистом.
Много птиц остается гнездовать в укромных и сытных уголках уремы. Не тревожимые ни человеком, ни зверем, они спокойно выводят и выкармливают птенцов. А на потных луговинах, в старых мокрых гарях и еще не вскрытых торфяных болотах охотник в конце лета встретит множество дупелей и бекасов.
Но лучше всего окрестности Линды поздней осенью, когда леса оденутся в красочный убор и багряные дожди наполняют сердце человека то радостью, то печалью...
Морозное утро конца октября. Еще рано. Солнце едва показывается из-за мелколесья и нехотя поднимается по ясному небосводу. Из крыш домов поселка вьются беловатые дымки и тянутся прямо вверх, не отклоняясь от едва ощутимого ветерка. Изредка по улице пройдет женщина с коромыслом и ведрами, а потом улица опять пустеет.
Мы с Вулканом — моим старым опытным польским гончим — выходим за огороды и направляемся по тропинке к ближнему лесу.
Этот лес совсем недалеко от поселка, всего метров пятьсот, и туг уже можно посылать гончара в поиск. Удивительное соседство: шумный поселок торфяников, железнодорожная линия Горький-Киров с очень оживленным движением, шоссейная дорога — и все же ни зайцы, ни лисы, ни тетерева не покидают этих мест. Очевидно, человеческое жилье, гудки паровозов и шум автомашин настолько стали привычными для дичи, что не вызывают беспокойства и не пугают.
Вот и опушка леса. Вулкан уже беспокойно нюхает чуть заиндевевшую траву, рвется с поводка. Я решаю дать ему волю и отпускаю. Он несколько минут мечется по краю леса, снует в кустах и незаметно исчезает. Наверное, пошел по следу.
Я стою под сосной, курю, прислушиваюсь к звукам уже проснувшегося леса...
Воздух особенно недвижим, прозрачен, чист и душист. Пахнет винным яблочным настоем, прихваченной морозцем смолистой хвоей и почти неприметным ароматом поникших болотных трав.
Я еще не успел выкурить трубку, как совсем недалеко от меня раздался редкий басовитый лай Я насторожился, снял с плеча бескурковку. Лай, поначалу прерывистый, с большими паузами, слышался как будто на одном месте. Очевидно, Вулкан разбирал следы и еще сомневался в правильности своих собачьих выводов. Но опытный гончар не мог долго копаться на месте жировки. Я знал этого выжлеца уже давно и верил, что, чутьистый и страстный, он быстро обнаружит верный путь к лежке, и тогда уж погонит по-настоящему, если не на глаз, то наверняка по горячему следу, вспугнутого беляка. Так было много раз, так должно быть и сейчас.
Я побежал через поляну, стараясь угадать место лежки зверька и его путь по кругу, а Вулкан вдруг захлебнулся, с надрывом заголосил на высокой ноте, и вот он уже "поет" своим чудесным баритоном. Ритмически и музыкально звучит в осеннем лесу голос собаки, а сердце колотится от волнения и охотничьей страсти. Будто подхлеснутый, бросаюсь наперерез удаляющемуся гону, выбираю позицию, как мне думается, угадав лаз, и замираю, пытаясь унять разбушевавшееся сердце.
Но что-то смущает меня. По неизвестной причине гон все дальше и дальше; вот голос Вулкана звенит уже за железнодорожной линией и вдруг переходит в отчаянный вопль.
Немыслимое дело: заяц не пошел по кругу да и не будет мой уверенный в себе гончар так отчаянно голосить по ничтожному белячишке. Нет, тут что-то не то, тут пахнем красным зверем. Только по огненной кумушке так безудержно и злобно может заливаться Вулкан.