Когда я очнулся от сна, то не сразу сообразил, где нахожусь. Кругом темнота, а надо мной, точно плавая в чернилах, светился зеленый фосфорический глаз. Но с остатками сна исчезла всякая таинственность. Это были всего-навсего часы со светящимся циферблатом, которые я с вечера повесил на гвоздик к стене над кроватью, чтобы не проспать утреннюю зарю. Они напомнили мне предыдущие события. Приехал я на осенний перелет в деревню Тордоксу на севере Вологодской области в район озера Воже. Места эти знакомые, «заветные», всегда раньше вознаграждавшие богатыми впечатлениями и солидными трофеями. И люди там гостеприимные. Такой уж наш север — холодный климат, а люди с теплой душой. Люди и на этот раз оказались те же, они помогли преодолеть трудности нелегкой дороги вдали от магистрали Москва — Архангельск и чувствовать себя везде желанным гостем.

Но вот охота... Охота оказалась на этот раз не из удачных: местные утки сдвинулись на юг, а северные, пользуясь теплой погодой, шли, что называется, в растяжку, не торопясь, и делали в пути длительные «привалы», но вели себя на незнакомых местах сторожко, держались на воде стаями, на выстрел не подплывали и не подлетали.

Вечером и на рассвете шумные крылатые тучи снимались с воды и делали налеты на поля, но определенного маршрута не придерживались. Успех в такой охоте зависел от того, «повезет» или «не повезет».

Мой приятель — местный житель Николай Александрович Серов и его жена — Лидия Степановна, у которых я остановился, переживали мои неудачи даже больше меня, Лидия Степановна выражала свое сочувствие своеобразно: она, не давая мне опомниться после очередного возвращения с охоты без трофеев, немедленно ставила на стол пироги с ягодами, пышки, жареную рыбу, кашу с молоком и прочие яства, справедливо полагая, что после всего этого горевать уже не хочется.

Николай Александрович поддерживал во мне дух бодрости уверениями, что мы свое еще возьмем, как брали раньше. Порой мне даже казалось, что он чувствовал себя как бы виноватым за то, что «его» охотничьи угодья не оправдали возложенных на них надежд. Он самоотверженно исходил в порядке разведки все места в окружности, где могли быть утки, но добытые им сведения не давали осязаемых результатов.

Три дня назад утром мы, т.е. я, он и местный фельдшер — начинающий, но уже азартный охотник, отправились на овсяные поля, расположенные вдоль Мельничного ручья. Николай Александрович поставил меня в излучине ручья, уверив, что здесь, по его наблюдению, обязательно пролетают большие стаи уток на поля и с полей, а иногда садятся тетерева. Сам он со своей старенькой одностволкой и фельдшер тоже с одностволкой засели неподалеку оба в шалаше у полевой дороги, выставив пару самодельных тетеревиных чучел на изгородь. Безобидность их затеи была настолько очевидной, что, когда до меня донесся с их стороны выстрел, он не затронул у меня никаких охотничьих струнок: из таких ружей и нечаянно выпалить нехитро. И, как потом оказалось, напрасно я пропустил мимо ушей этот выстрел.

Проторчал я два-три часа в кустах на берегу так, словно не на охоте был, а огород караулил. Иду обратно. Приближаюсь к шалашу. Оттуда выглядывает такая радостная смеющаяся физиономия моего приятеля, что и я не удержался от улыбки, еще не понимая, какую именно радость я разделяю. Он еще издалека, завидев меня, кричит: