Вторая суббота августа; еду с отцом на открытие охоты (для меня оно пятое). Сходим с утренней электрички на небольшой станции Кучаково. Приехали заранее, чтобы места разведать. За лесопосадкой укатанная грунтовка ведет в поля. Через четверть часа открывается первое озерцо. Оно округлое, шагов двадцать поперек, длинная узколистая осока колышется под ветром. С «чистинки», что посредине, взлетают три красноголовых нырка.

— Есть утка, вода — тоже, будет дело, — весело говорит отец, — главное, что вода есть.

Солнце с безоблачного неба уже припекает, жарко, и надо бы освежиться. Заходим по колено, плещем друг на друга прозрачную озерную воду. Хорошо! У осоки заметны на воде пепельно-серые перышки линяющих курочек, а их тревожное «ик-ик...» доносится из зарослей. Двигаемся дальше, наслаждаясь видами окрестных просторов. Смотрю вдаль — безбрежная синь неба и земля узкой полосой между горизонтом и нами. Где-то на этой полосе соткется тонкой нитью наш сегодняшний путь. Дорога светлыми колеями-лентами вьется среди полей. По обочинам и залежам множество цветов. Издали заметны широко раскрытые яркие голубые розетки цикория — петровых батогов, изящная желтая льнянка, похожая на «львиный зев», с густыми, «елочкой», листиками; белые зонтики дикой моркови на высоких стеблях. Тут же вездесущий тысячелистник и заросли лилово-пурпурных бодяков. Прямо у дороги изредка попадаются на глаза кисти фиолетово-синих цветков живокости. Их венчики со шпоркой словно грамофончики качаются-играют на тонких былинках.

Минуем поля красного клевера и густой желтой люцерны. Воздух напоен их ароматом. Множество пчел и мохнатых пестрых шмелей деловито перелетают по душистым цветам. А вокруг — поля, поля до горизонта. Куда приведет полевая дорога? Где будет охота, наш стан и ночлег? Впереди одинокое дерево, над ним белое облако, словно парус и мачта в челне на дороге-реке. Места кругом ровные, несколько курганов синеют вдали. Медленно приближается одинокое дерево. Это дикая груша, шатром раскинула густые ветви. Под ними тень приглашает отдохнуть. Тут недавно кто-то был: чернеет кострище, рядом в примятой траве брошена обугленная картофелина, пара перезрелых огурцов-желтяков.

Через четверть часа продолжаем путь. Дорога приводит к кошаре. Возле изгороди стоит телега, стреноженный конь пасется на сочной траве у открытого с куртинами куги мелкого озера. Вдали виднеются желтовато-зеленые тростниковые заросли, там где-то таится водяная дичь. Идем напрямик, через залежь. Одинокие старые ракиты видны у болотин, лежащих в низинах. Талая и дождевая вода удерживается в них слоем синей глины. Вскоре подходим к обширной низине, поросшей тростником и рогозом, на середине блестит зеркало воды. По нему темными комочками рассыпаны утки. Присмотревшись, различаем красноголовых нырков — хвост у них опущен; чирков — эти поменьше и хвостики держат кверху; лысух — голова у них наклонена вперед, хвост в воде. Крякв не видно. Заметив нас, утки замерли, приподняли головы и вдруг все, как по команде, взлетели. Лысухи, шлепая крыльями по воде, скрылись в тростниках.

Мы затаились среди стеблей кукурузы, росших чуть ли ни у самой воды, и стали наблюдать. Покружив и разбившись на стайки, нырки опускаются на чистое, чирки — в заросли. Теперь ясно, где охотиться, — болото подходящее. Надо только присмотреть место для ночлега. Взбираемся на пологий курган, что на краю болота. Вправо тянутся тростники. Левее, к югу, за кукурузным полем, примерно в полукилометре, замечаем стожки сена. Вот и отлично, — с ночлегом определились.

До открытия охоты в шесть вечера еще три часа; солнце печет немилосердно. Укрываемся в слабой тени высокой кукурузы, и то и дело бегаем к воде обливаться. В окнах среди кочек с густыми осоковыми шапками вода совершенно прозрачная. Глубина у берега до колена, дальше — по пояс. Воду обрамляют высокие манники и осоки с шероховатыми, острыми по краям, листьями. Кое-где зеленеют островки длиннолистого аира. Его розоватые корневища нежно пахнут необыкновенно приятной ароматной свежестью. Мощные тростники, толщиной в полтора пальца у корня, тянутся вверх на три моих роста. В их тени вода прохладная даже в такую жару. Сквозь воду видны спиральные улитки-катушки. Гладкие, как пуговки, жуки-плавунцы проворно мелькают у самого дна.

Хочется пить, — бутылка с водой, взятой из колодца, давно опустела. А из болота пить не годится, воду надо обязательно кипятить. Чайку бы, но нигде ни хворостинки. Отец предлагает идти к одинокой раките, которая виднеется шагах в трехстах. Под ней и на ней обнаруживаем сухие ветки и сучья. Набираю, зайдя поглубже, воды из ближнего озерца, развожу костер. При такой жаре вода в солдатском котелке закипает быстро; завариваем чай с листьями мяты и ждем, пока он остынет. Хорошо под ракитой: и ветки сухие есть, и тень.

— А дерево, какое красивое, — говорит отец.

И действительно, приземистая крона в крупных глянцево-зеленых, листьях правильно округлая, ветки зеленовато-серые гладкие, морщинистый ствол у комля почти в обхват.

— Сколько же ей лет? — спрашиваю.

— Давай прикинем: ивы растут быстро, в год почти сантиметр наращивают. При такой толщине ей за пять десятков будет. Сколько она тут за эти годы всего перевидала! Утки, может, прямо под ней выводились, зайцы ветки-побеги у земли скусывали...

К озеру подходит на водопой стадо. Пегие и рыжеватые коровы заходят в воду, подолгу пьют, мотают головами, отмахиваясь от слепней. Приход стада всполошил уток. Они поднялись, носятся над водой и прибрежными зарослями, плавно разворачиваясь, кренясь с крыла на крыло. Несколько пар чуть ли не вплотную налетают на нас, будто знают, что охота еще не началась. Постепенно утиные стайки рассеялись по окрестным озерцам и болотам. Две стайки куликов-травников, сверкая белыми брюшками, с криком летают над луговиной, ожидая, наверно, когда коровы покинут их илистые владения.

Медленно ползет время. Около шести часов видно, как пришла киевская электричка — подвижная зеленая ниточка за ширью полей… Но вот на озерце, мимо которого мы проходили утром, раздалось два выстрела. Собираем ружья, отец становится у края тростников, я лезу бродить. Безрезультатно, а сколько же было здесь уток. Вскоре подошел парень лет двадцати пяти с двустволкой и чирком на удавке. Разговорились, познакомились, парня зовут Виталием. Он остался с нами, став в шагах семидесяти. Раздались выстрелы на болоте у коровьего загона. Было видно, как там поднялась стайка чирков, затрепетала и растаяла в небе. Вскоре появились еще четверо охотников лет по 35-40, с патронташами через левое плечо и мокрые до пояса — охотились бродом. У каждого было по красноголовому нырку (они называли этого нырка попелюх), а сами они из Борисполя. Поговорив и поинтересовавшись, что у нас, охотники пошли дальше.

Стали изредка пролетать чирки: одиночки и небольшие стайки. Вот хорошо налетает пятерка и дуплетом отец сбивает двух боковых; Виталий красиво берет штыкового. Я, зазевавшись, первым мажу, и вторым, уже в угон, сбиваю чирка.

Примерно через час, лет прекращается. Решаем идти на соседние болота. Они оказались небольшие и густо заросшие, без «чистой» воды. Чирки там срывались вне выстрела и исчезали скрытые высоким тростником. А к «нашему» месту время от времени подлетали и садились утки. Зря мы ушли — так бывает на охоте, когда не хватает терпения.

Пробродивши безрезультатно по округе, возвратились к знакомой раките. Делаем привал: попили чаю, перекусили. Виталий с интересом рассматривает ружье отца. Подобного, говорит, не видел. Да, ружье делал мастер: легкая курковая двустволка 16 калибра со строгой гравировкой на замках и золотой инкрустацией у казенного среза; на прицельной планке у патронников надпись золотом: «Gojzer Nandor Szolnok»; ложа полупистолетная из темного комлевого ореха с роговым назатыльником. Ружье приятно держать в руках. Отец с ним охотится уже треть века. У Виталия старинная бельгийская курковка с длинными стволами из ленточного дамаска. В овале буквы: J.B.R, — «Ронже сыновья в Льеже». Ружье в хорошем состоянии. От деда, говорит, досталось; бьет отлично.

Жара начинает спадать, солнечные лучи-стрелы заиграли на листьях под пологом ветвей. Пора выходить на вечернюю зорьку. Пока я с Виталием заходил на противоположную сторону зарослей, отец выстрелил и взял красноголового. Несколько раз налетали чирки. Я обидно мазал, а Виталий одного сбил. Вдруг из зарослей манника справа свечой взмывает нырок. Обгоняя стволами, с первого выстрела кладу его на взлете. Заметив направление падения по скрещенным тростинам, иду и шагов через двадцать в прогалине на воде нахожу добычу. Бреду к берегу, и тут налетает чирок. Бросаю нырка, вскидываю ружье. Чирок, раскрывшись, начинает отворачивать; выстрел и он комом валится на лужок. Наконец и у меня стало что-то получаться.

Вечереет. Солнце красным диском низко повисло над широкой, синеватой от легкой дымки, равниной. Иногда издалека доносятся одиночные выстрелы. Пролетело с десяток уток, но стороной. Запели-запищали комары, из дальних лугов донесся крик чибиса, и стало темно. В небе время от времени посвистывают утиные крылья, но уже ничего не видно. Перекликаясь, собираемся вместе. Отец приносит лысуху, Виталий — трех чирков. Переговариваясь, идем через шелестящие ряды кукурузы к примеченным ранее стожкам. Выходим к кошеному разлогому ложку с тремя стожками осокового сена. Стаскиваем мокрые кеды и брюки, переодеваемся в сухое. После ужина под копной устраиваем нишу и укладываемся. Тепло. Пронзительно звенят и лезут в лицо комары. Но их «атаки» постепенно ослабевают по мере того, как становится прохладней. На небе полная яркая луна сияет серебряным диском, светло — хоть читай. Неподалеку на просяном поле не умолкая бьет перепел: подь-полоть, подь-полоть, подь-полоть. Спать не хочется, тихо переговариваемся. Виталий рассказывает о своей учебе в железнодорожном техникуме. Отец у него машинист, сейчас в рейсе. Они охотились здесь в прошлом году. Воды было тогда больше, и были даже кряквы. Но в сентябре утка из этих мест уже отлетает. А мы здесь впервые — приятель отцу посоветовал съездить. Постепенно разговор умолкает, смежаются веки...

Просыпаемся перед рассветом. Вокруг тихо-тихо. Длинные тонкие темно-синие облака тают у горизонта. Чуть светлеет восход. Все травы в росе. Цыкнула где-то овсянка. Пролетел верткий бекас. И вот как будто зашумел ветер, мчит в небе на далекий восход утиная стая, за ней следом — другая. Надо торопиться — охота не ждет. Скорее натягиваем походное одеяние, оно мокрое и холодное: бр-р-р!

Послышались голоса, зашуршала кукуруза, замаячили и приближаются две фигуры — охотники. Здороваются. Тот, что в брезентовом плаще и резиновых сапогах спрашивает:

— Не холодно было спать?

— Нет, отвечаем, в сене ночевали.

— А мы, намерзлись, сена не нашли, всю ночь в кукурузе промаялись.

Спросив, где мы будем стоять, они двинулись вдоль ложбины, а мы отправились на вчерашние места. Только стали, отец сразу сбил чирка, потом налетела лысуха. Сбиваю чирка и я. Видно, как Виталий после выстрела ходит по полю в поисках сбитой утки. Около семи часов показался малиновый краешек солнца; день быстро разгорается.

Лет прекратился. Пошли мы бродить. Поднялось несколько уток, но сбили только одного красноголового, и того, как не топтались, не нашли в густом тростнике. Изрядно устав, кипятим под ракитой чай. Отдыхаем, делимся впечатлениями. Дичь разложена на траве в тени кроны: два красноголовых нырка, две лысухи и шесть чирков-трескунков. У одной лысухи перья на брюшке — удивительно — сиреневого оттенка. С таким же брюшком один чирок у Виталия. Может, это от съеденных ими семян или листьев какого-нибудь болотного растения? Никогда такого не видели. У Виталия пять чирков-трескунков и один свистунок с золотисто-зелеными зеркальцами на крыльях. Солнце, поднимаясь все выше и выше, начинает припекать Отец говорит, что надо потрошить дичь иначе пропадет на жаре. Для этого срезает прутик с развилкой, делает крючочек и показывает, как им действовать. Выпотрошив уток, наталкиваем в брюшки ароматные листья мяты и полыни — теперь дичь сохранится.

Складываем рюкзаки и — в обратный путь, на станцию. Там вожделенный колодец. Кручу отполированную железную ручку ворота. Из земной глуби приближается ведро, плещет через его край холодная вода. Одна кружка, вторая... уже некуда глотать, а все еще хочется пить и пить необыкновенно вкусную живительную влагу. Устроившись в тени высоких вязов, на узкой скамейке, ожидаем электричку. Под крышей станции громко чирикают воробьи. Несколько пестрых кур и выводок гусей расхаживают во дворе. Наконец, подходит электричка. Садимся, состав трогается и плавно набирает скорость. В открытые окна вагона врывается упругий воздушный поток с ароматами трав. Уходят вдаль поля, луга и уже знакомые тростниковые низины с озерами и болотцами, охваченные жаром полуденного августовского солнца. Не видно уже и одинокой зеленой ракиты. Бежит дорога, льется беседа…

Договариваемся встретиться снова через две недели в этих раздольных местах на следующей охоте.