Голубоглазая художница-осень волшебной кистью выводит прихотливые узоры на стеблях трав и листьях деревьев. Одним из первых принарядила она старый высокий ясень в институтском парке, и он гордо красуется в ярко-желтом уборе. Воздух посвежел и напитан бодрящими, терпкими запахами увядающей растительности. Осень будит в душе неутихающий зов охотничьей страсти, и снова манит радостью пути. Собрав рюкзаки, взяв ружья, спиннинги и палатку, пятничным утром в начале октября мы с отцом спешим на Речной вокзал. Там уже собрались знакомые и незнакомые попутчики рыбаки-охотники…

Добравшись на охотничье-рыболовную базу, первым делом смотрим, есть ли лодки. Есть — это хорошо! Теперь нужно не ошибиться и выбрать такую лодку, которая бы не текла. Наконец, выбор сделан и можем отплывать. Рюкзаки, палатка и сумка уложены на нос и корму, ружья и спиннинги — вдоль бортов. Весла плеснули воду, и на ближайшие три дня природа станет нашим домом. Впереди — охота и рыбалка среди синих плёс и островов с зарослями желтеющих тростников и буреющих рогозов. Бодрящая свежесть утра и тепло полдня, зябкая вечерняя прохлада и влажный холод ночи, зори восхода и заката с красочной игрой света ожидают нас.

Дни, проводимые среди природы, были для меня не соревнованием, борьбой или покорением ее, а своим развитием и совершенствованием, подобно обучению у мудрого наставника. Это были незабываемые дни с бурными всплесками чувств при постоянно манящей и ускользающей или неожиданно приходящей удаче, среди нескончаемой вереницы прекрасных картин и образов. Это были счастливые дни, проведенные то с задумчиво-тихой, то с ветрено-непостоянной, дождливо-капризной, холодно-утомленной или солнечно-ласковой страстно любимой природой…

Выплыв на широкий плёс, начинаем рыбачить, забрасывая блесны. В прозрачной воде видны стебли курчавых рдестов и широколистых кувшинок, уходящие в темнеющую глубину. Среди них таятся красноперые, полосатые окуни и пятнистые, зеленые щуки — желанные цели нашей ловли. Вот из-под широких листьев водяных лилий метнулась тенью длинная рыба и, мелькнув белым брюхом, схватила блесну. Упругой потяжкой передалась через лесу и удилище ее хватка в руки. Заходила на лесе водяная хищница и вдруг прянула в воздух, тряся раскрытой пастью с розовыми жабрами. Ёкнуло сердце рыбака, но не ослабил он лесу, и бьет хвостом по воде рыба, продолжая сопротивляться, но вскоре, утомленная, поводит жабрами в лодке. У полосы стрелолистов взял окунь и закувыркался при подтягивании, а вынутый из воды, бойко запрыгал, стуча о днище…

Лучезарное солнце поднимается все выше и выше над тихим зеркалом вод. К полдню клев прекращается. Кладем спиннинговые удилища; берусь за весла. Лодка легко скользит по глади воды к знакомому острову. Там, у лозового куста на сухой гривке, среди густых побуревших осок ставим нашу брезентовую палатку. Неподалеку, на старом кострище разводим огонек и принимаемся варить незатейливый суп с крупой, вермишелью и картошкой. Отец, мелко нарезав сало, поджаривает его с луком на крышке котелка для заправки. Ее восхитительный запах разжигает аппетит, и я с нетерпением ожидаю готовность нашего обеда, нарезая ломтики от буханки душистого черного хлеба. Наконец, мы удобно располагаемся с ложками у закоптелого котелка…

Наш длинный остров едва возвышается из воды, и оброс высокими тростниками вперемешку с рогозом — защитой от ветра. Сейчас ветерок лишь легонько шевелит султанчики тростника и несет по небу тонкие нити паутины. Они поблескивают на солнце серебряной пряжей, цепляясь за вершинки высоких растений, а травы сплошь в их поволоке.

В чистой бирюзе неба иногда притягивает взгляд пролетающая в вышине утиная стайка. Сверкая подбоем часто машущих крыльев, то свиваясь в клубок, то растягиваясь нитью, утки быстро мчат в сверкающие дали над синими плёсами. Рядом, в пожелтевшем и облетающем лозовом кусте снует, посвистывая, зеленоватая крошка-пеночка, кочуя к югу и охотясь по дороге на комаров и мошек. Необыкновенно красивая, с карминными крылышками, бабочка-павлиноглазка присела погреться на лозовый лист. Юркий, короткохвостый малыш крапивник, коричневатый, размером с грецкий орех, шныряет, как мышка, у земли, иногда показываясь из зарослей. По соседним тростникам перелетает парочка голубовато-желтеньких маленьких синичек-лазоревок, деловито обследуя стебли, и устремляется над водой дальше, к другим островкам. Красные, синие и желтые стрекозы еще мелькают в согревшемся воздухе полдня. Его мягкое тепло склоняет к отдыху, и после обеда мы дремлем у палатки, подстелив на осоку телогрейки.

Вечерняя заря, прекрасная дочь солнца, непревзойденная искусница наряжаться, выходит покрасоваться своим новым нарядным платьем. Неуловимые переходы его чистых красок от пурпурно-красного к темно-синему неповторимы и восхитительны. Легкими, неслышными шагами гуляет красавица у горизонта. Влюбленный в нее задумчивый отрок — тихий вечер — увлекает зарю в волшебный шатер под полог ночи, и гаснут в небе, переливаясь, отблески ярких красок чудесного наряда. Матрона ночь — наперсница тайн и дивных сновидений — беззвучно опускает свой полог, начиная ткать черно-синий бархат неба жемчугами сияющих созвездий, и месяц-челнок легко скользит в ее руках с невидимой нитью бесконечного времени…

Прошел наш первый день среди природы. Причудливо играет пламя костра, а в котелке закипает душистая уха, приближая желанный ужин. В таинственном мраке ночи тонут окрестности; воздух наполняется бодрящей свежестью остывающих вод и тонким запахом вянущих растений. Слух чутко ловит каждый звук. Где-то в небе свистят крылья перелетных уток; с плёса призывно подает голос кряква, ей громко ответит из зарослей другая; плеснет ондатра у края тростников; резко ударит по воде хвостом-веслом заподозривший что-то бобр; плеснет, выпрыгнув в воздух, плотва или красноперка; зашуршит рядом в траве мышка, почуяв запах хлеба в нашей сумке. Под эти звуки сладко засыпаю, грезя о завтрашнем дне…

Еще ночь, но охотникам пора вставать. Большая Медведица уже подняла голову и пристально смотрит в зенит. Из глубины неба бесстрастно светят звезды, высматривая близкий рассвет. На воздухе зябко, и неимоверная тишина лежит вокруг. Травы в густой холодной росе. Садимся с ружьями в лодку, берусь за весла. Их плеск пугает лысух поблизости, и они с шумом удирают по окрестностям из темнеющих кустов ежеголовника, шлепая лапами и крыльями по воде. На плёсе, с зарослей кормных рдестов взлетает несколько уток, и, шумя крыльями, уносятся невидимками в предутреннюю темноту.

На восходе заря краем своего платья едва задела горизонт. Светает, и в небе понемногу начинают показываться утки. Мы изредка постреливаем, но наши торока не пополняются. Вот вижу, как на отца тянет четверка крякв. Ударяет дуплет его Зауэра, и один крыжень отвесно падает камнем в воду, а второй, подрагивая крыльями, снижаясь, удаляется и вдруг резко обрывает полет. Ширится полоса зари, прибывает свет. Мимо меня проносится чирок и, взмывая, уходит за гряду на соседний плёс. Издали замечаю летящую вдоль зарослей лысуху. Она приближается, целясь куда-то в глубину залива, и пролетает мимо меня в шагах полста. Вскидываю ружье, веду стволами, обгоняя ее на полтора корпуса перед клювом, жму спуск. Гремит выстрел и лысуха, свернувшись, темным комом обрушивается в куст сусака. Быстро перезаряжаю ружье. Стайка красноголовых нырков крылатыми крестиками стороной прочерчивает светлеющее небо. В начале октября приходит их первая отлетная волна, а через недели три пойдут главные силы. Проводив нырков взглядом, замечаю, как вдали, налегая на весла, в лодке пересекает плёс рыбак-спиннингист. Там забелели разгонные дорожки вспугнутых и взлетающих лысух. Они в разброд летят в мою сторону. Слежу за ними. Через каких-то полминуты первая и вторая лысухи пролетают поодаль; приближается третья, а вот совсем рядом четвертая, пятая! Начинают отворачивать. Бах! Бах! — стреляю по ближней, и она падает. Отец из этого налета тоже сбивает одну. Пошло у нас дело. Слышу слева шум посадки. Там приводнилась пара лысух, и тут же скрывается в тростнике. Хорошо налетел «красноголов» и я снимаю его с первого выстрела. Потом раз восемь я стрелял по кряквам: одного крыжня сбил, а одного подранил, и он опустился в заросли на гряде.

Всё светлей и ясней становится на востоке небо. Румяноликая заря, прихорашиваясь, заглянула в зеркало вод и расцветает, бережно неся земле родившийся рассвет. Под согревающую мелодию заигравших лучей просыпается ясное, тихое утро — вдохновенный художник, предвестник солнечного дня. Малиново-красное солнце торжественно выплывает из дымки далеких туманов над тростниками, озаряя белые крылья чаек в чисто-голубом небе над синими плёсами. Поднимаясь всё выше, солнечный круг становится пурпурно-алым, затем розовым, желтым и, наконец, ярко-золотым, посылая снопы сверкающих стрел-лучей на безбрежье окрестных вод…

После восьми часов лёт ослабевает и в девять прекращается вовсе. Конечно, можно продолжать стоять и дальше, в ожидании случайных налетов, но интересней заняться рыбалкой, что мы и делаем. Порыбачив часа три, плывем на стан. Там развожу огонек, и ароматный сизый дымок костра устремляется в небо. Быстро закипает вода в небольшом нашем походном котелке; душистый, бодрящий чай вскоре разлит по кружкам. Наслаждаясь горячим чаем, не спешно беседуем.

— Ну, ты доволен утром, — спрашивает меня отец, улыбаясь глазами.

— Отменное утро, и с погодой нам подвезло, — отвечаю. — Мазанул я, правда, пару-тройку «верняков», да еще подранок ушел. Может, попробуем его взять?

— Надо попробовать. Вот отдохнем-пообедаем да после четырех и поплывем, — говорит отец.

С разговорами об утренней охоте мы закончили завтрак, решив днем сварить суп с дичиной. Потом отец прилег в палатке, а я пошел бродить по острову и подсобрать дров для готовки обеда. Остров тянулся неширокой полосой на запад, весь поросший травами, с отдельными пышными кустами белолоза и густых пепельных ив. С обеих его сторон широкие плёсы вскоре сузились, став протоками, уходящими в рогозно-тростниковые заросли, где приютились небольшие плёсы-озера, заросшие чудесными водяными лилиями. В одном месте у берега поднялась кряква, в другом я заметил пару кормящихся лысух. Они бойко схватывали у поверхности воды пряди водорослей, трясли своими головками, обрывая их, стряхивая капли, и глотали. Понаблюдав за лысухами, тихо поворачиваю обратно и возвращаюсь с найденными сухими ветками.

После обеда, мы собрали вещи, сложили палатку и отправились искать моего подранка. Он упал в заросли на гряде. Когда подплыли к месту, осмотревшись, отец сказал:

— Сделаем так: я стану на лодке вон там, в редком рогозе, — и показал рукой место в шагах ста у конца гряды, — а ты потихоньку пойди на меня вон оттуда. Главное, не спеши.

Я вылез из лодки в шагах сорока от места падения крыжака, а отец поплыл стороной и стал на лодке в разрыве гряды. Не спеша, молчаливо продвигаюсь краем зарослей. Воды было ниже колена. Вдруг кто-то метнулся от меня вбок, ударяясь в стебли. Рыба! наверное, линь. Бреду дальше, иногда пересекая заросли поперек и останавливаюсь, присматриваясь к воде и прислушиваясь. Еще несколько раз я вспугивал рыб, уходивших с толчками о стебли. Две маленькие белобровые камышевки безбоязненно шныряли рядом, шурша тростником. Что-то плеснуло впереди. Я остановился, постоял, насторожившись, всматриваясь в заросли перед собой, и снова продолжил движение. Глубина понемногу стала увеличиваться. Вдруг впереди резко ударил выстрел отца. Вскоре выхожу к нему. Батя показывает крупную лысуху-петушка с черной головой, шеей и широкой белой бляшкой у клюва.

— Хорош! — говорю одобрительно. — А подранка ты не видел?

— Нет. Он, скорее всего, тебя пропустил, затаившись, или уже переплыл отсюда куда-то. Взять подранка без собаки не просто, особенно в таком месте как здесь, на глубоком. Ладно, пора нам готовиться к вечерней заре.

Залезаю в лодку и берусь за весла. Плывем через плёс к днепровскому берегу, где будем ночевать, чтобы завтра утром вовремя быть на пристани. За треть часа пересекаем плёс и причаливаем в уютном заливчике. На кошеном зеленом лужке ставим палатку шагах в десяти от воды, намостив охапку нарезанного рогоза. Устроившись с ночлегом, берем ружья. Отец отправляется по сухому берегу к соседнему заросшему заливу, а я в лодке отплываю к ближнему островку на край плёса, где затаиваюсь в тростнике. Осень уже окрасила его стебли и листья в приятные тона, мягко переходящие от зеленого к желтому с коричневым. Ровные, гладкие, как бы лакированные, коленчатые побеги тростника похожи на бамбуковые. В благоприятных местах тростник вырастает до трех саженей в высоту, с толщиной у корня до полвершка. Охотникам и рыбакам тростник хороший помощник. Из него можно сделать отличный скрадок, использовать охапку тростника как подстилку, быстро сплести простую циновку и даже связать небольшой плот. Ровная тростина — отличный шомпол, а двухсаженный прочный стебель — удочка для ловли мелкой рыбы. Из расщепленных тростин умельцы делают красивые, прочные и легкие корзинки. В зарослях тростника маскируешься, а при необходимости прячешься от сильного ветра. Тростник под ветром гнется, но не ломается, ведь его листья с трубчатым охватом черенка могут проворачиваться на подветренную сторону стебля, подобно отпущенному парусу яхты. Для рыб, птиц и многих других животных заросли тростника служат надежным домом-пристанищем. Тростник по-своему красив, а в его густоте мне всегда чудится какая-то неуловимая тайна, о которой в летние ночи шепчутся его высокие стебли…

Красный солнечный круг коснулся вершин дальних зарослей. Проходит пара минут, и верхний огненный край светила уже скрывается за горизонтом. Вечерняя заря чистыми прозрачными красками расцвечивает путь ушедшего солнца, спеша вослед. Небо с узким дымчато-синим облачком на закате постепенно меняется, переходя от золотисто-голубого к синевато-желтому с темно-красным. Несколько утиных стаек, свистя крыльями, пролетает высоко над головой. Кое-где над плёсом, невысоко, начинают показываться одиночки и пары уток. Вдруг за спиной слышу нарастающий шум крыльев. Готовлюсь стрелять в угон на зарю, но утка садится где-то сзади у островка. Поодаль, у травок опускается на плёс стайка чернетей. Издали замечаю с десяток красноголовых нырков, идут на меня и налетают в меру. Бах! — стреляю, и один нырок, сломавшись, бухается в воду. Вот пулей проносится мимо чирок, потом — их ватага, потом еще пара. Гремят на берегу у залива батины выстрелы. Вдали по сторонам кое-где стреляют и другие охотники. Вдруг замечаю, как прямо на меня мчит утка. Быстро вскидываю к плечу ружье и, целясь, жму на спуск. Утка резко взмывает над водой, отворачивая. Второй выстрел настигает ее, и она грузно обрушивается в воду шагах в полста. Это тоже красноголовый нырок. Была еще пара-тройка хороших налетов, но я не дотягивал линию упреждения.

В желто-голубой полосе заката заблистал узкий серп молодого месяца. Смеркается и вот уже только красноватая полоса зари дотлевает, угасая над горизонтом. Я не спешу и с приходом ночи зачарованно созерцаю окружающий мир. Загораются первые самые яркие звезды: почти в зените — голубоватая Вега, а ниже нее, левее, в созвездии небесного Орла засверкал Альтаир. Вот погасли последние отблески зари, и вскоре темный бархат неба заискрился множеством звезд. Большое крестообразное созвездие небесного Лебедя устремляется к полдню по светлой полосе Млечного Пути.

Берусь за весла. Их плеск лишь слегка нарушает окрестную тишину. Выплываю на плёс, собираю сбитых уток. Лодка, будто легкое перышко, скользит по тихой воде. Вода чуть отсвечивает, купая звезды, и темнеют поодаль водяные заросли. Правлю к берегу, где приветливо светит в осенней ночи огонек костра уже разложенного отцом. Ужинаем у огонька, пьем чай, тихо разговаривая. Отец взял хорошо, в меру налетевшую крякву и двух чирков, одну крякву прозевал; еще несколько уток садилось в залив поодаль. Я бы тоже мог пострелять с ним на заливе, может быть, даже лучше, чем с лодки, говорит отец, ведь с берега стрелять гораздо удобнее, особенно при поворотах в разные стороны. Но я и так доволен сегодняшней чудесной вечерней зарей.

Постепенно гаснет пламя и замирает наш костерок, оставляя горку краснеющих угольков, припорошенных седым пеплом. Вокруг, надвинувшись, сгустилась тихая октябрьская ночь. С плёса и из окрестных зарослей иногда доносится кряканье, а в небе слышен свист крыльев пролетающих уток. Мы забираемся в палатку, укладываемся на телогрейках, укрываемся одеялами и плащами. Недолго поговорив, засыпаем. И снятся мне быстрокрылые утиные стайки, пролетающие над синими плёсами, озаренными золотым солнцем в чистом голубом октябрьском небе…