В первой половине октября у Белого моря началось резкое похолодание. В телевизионных новостях передали, что в Архангельске температура за день снизилась с плюс одного до минус шести градусов. Через четыре дня холод пришел и к нам.

В четверг,14 октября, в Киеве утром было еще десять градусов тепла, но задул холодный северо-восточный ветер, и к пяти часам вечера температура воздуха упала до нуля. На следующий день уже взялся мороз минус пять, и с утра до позднего вечера к югу непрерывно летели черными вереницами большие стаи грачей…

Это похолодание заставило утку с просторов далеких тундр и лесной зоны устремиться в южные пределы. Появление «северянки», как называют ее киевские охотники, всегда ожидаешь с нетерпением, и я с удвоенным вниманием слушал рассказ отца о поездке на охоту нашего знакомого, Леонида Алексеевича. В субботу утром он с приятелем собрался в верховья Киевского водохранилища, но из-за сильного ветра и волны теплоходы на подводных крыльях типа «ракеты» через водохранилище не ходили, и только в 14.40 они смогли уехать мощным «Метеором».

Приехав на охотбазу, взяли две лодки и поплыли в угодья через «первую протоку». Выплыв на ближний плёс, пристали к материковому берегу. Прошлись у воды и на болота. Подняли далеко несколько уток. В сумерках на вечернем лёте сбили крякву, но в густой осоке не нашли. Вернулись ночевать на охотничью базу.

В воскресенье утром сбитую утку отыскали, но ее уже успели расклевать серые вороны. Поплыли через плёсы к створам, обозначающим устье р. Припяти. Дул сильный ветер и держался мороз градусов пять-шесть. В заливах и подветренных местах начали появляться забереги. Брызги, попадая в лодки, сразу замерзали. Днища и борта лодок изнутри обледенели, и легко можно было поскользнуться (вечером на охотбазе они узнали, что один охотник из-за этого даже вывернулся в воду). Стали в камышовых островках. Утка шла валом, большими стаями, но… почти вся высоко. Лишь несколько раз пролетали пониже одиночки или небольшие стайки, и пострелять удалось немного. Леонид Алексеевич взял лишь одного красноголового нырка, а его приятель — двух. Назад плыли против ветра, связав лодки веревкой, и еле выгребали.

Вечером прошлись по береговым болотинам в километре от базы. Подняли с десяток бекасов, одного сбили. Потом стояли у известного заросшего озера, где рядом пригорок с песчаной «лысиной». Утки-одиночки налетали раза четыре, и дядя Лёня снял крыжня. Охота вышла трудная, и здорово намерзлись.

Уехали в понедельник «Метеором». На пристани собралось много охотников — человек шестьдесят. Дичь, по две-четыре утки, была лишь у трети из них. Один охотник ездил вверх по Днепру и у него был лучший результат: три крыжня (утка, два селезня) и свиязь.

В последние выходные октября там же охотился другой наш знакомый, Владимир Петрович. По его словам «северянки» летало много; днем на чучела шла морская чернеть, красноголовый нырок и крохаль. Владимир Петрович стоял на мелком в начале «четвертой протоки», стрелял «семеркой», т.к. утки налетали близко. Рано утром и вечером, на удивление, лёта не было. Дул ветер, температура держалась плюсовая, и лед в заливах весь растаял…

После услышанного, мне очень захотелось попасть на пролет северных уток. Я уже перечитал о них всё, что было в библиотеке отца, но хотелось самому добыть и подержать такую утку в руках. К тому же, похолодание отступило, погода установилась, и пятого ноября, в пятницу, мы с отцом поехали. Для ночлега взяли брезентовую палатку, надувные резиновые матрацы и ватные спальники; рюкзаки наши весили по 20 кг. В руках, помимо ружей, у нас были еще зимние полутулупчики; весили они по 3 кг, не в пример нынешним легким и теплым курткам на синтапоне или курткам-»пуховкам».

«Ракета» отошла от причала Речного вокзала в 12.10. Небо затянуто плотной пеленой слоистых облаков. Дует небольшой южный ветер. Температура воздуха плюс четыре градуса. На Днепре у «Зеленой гатки» (напротив Оболони) сидело сотни две крякв. Гляжу из окон «ракеты» на них с вожделением и представляю себе обильный утиный лёт в верховьях. Но пока ехали по водохранилищу, я заметил всего четыре утиных стайки, пролетавших стороной, а на воде лишь с десяток остроносых нырцов (чомг).

На причал в села Теремцы с нами сошло восемь рыбаков-охотников. Все лодки на базе уже были сложены двумя стопками на берегу зимовать. Выбрав по запомнившимся нам ранее номерам две не текущие, мы снесли их на воду, загрузили в них наши вещи и бодро поплыли. Через полтора часа, пройдя «первую протоку» и переплыв против ветра широкий плёс с заливом, пристали к узкому, длинному острову в знакомом месте с лозовым кустом. На плёсе уток не было, лишь у материкового берега я видел, как пролетело две стаи. За нашим островом, со стороны р. Припяти на воде виднелась поодаль стайка пестрых гоголей, три селезня в ней приметно белели боками. Мы поставили палатку, надули матрацы, выложили на них спальники и занялись костром, чтобы сделать вечерний чай. Рядом, у берега из трав вылетела болотная курочка. Удивительно, как она морозы пережила и еще не отлетела, наверно, корма ей тут вдоволь.

Смеркается. Отойдя от палатки, я стал у воды, провожая зарю и наслаждаюсь суровым осенним привольем охотничьих просторов. Воздух пахнет водой холодных плёсов и усохшей растительностью. Перешептываются о чем-то под ветром побуревшие камыши. К припятским плёсам, мелодично звеня крыльями, прошло две ватаги северян-гоголей, пар по десять в каждой. Вслушиваюсь в звуки опускающейся ночи.

В темном, облачном небе то и дело начали свистеть крыльями утки, то ли отлетающие, то ли перелетающие куда-то на кормные места. Нигде ни огонька, только вдали желтовато светит на охотбазе одинокий фонарь, указывая путь плывущим в ночи. Когда совсем стемнело, возвращаюсь в наш уютный мирок среди травяных зарослей, с палаткой, лодками на воде и темнеющим кострищем у лозового куста. Батя уже подремывает. Одеваю ватные брюки, свитер и куртку, залезаю в спальник. Сверху укрываюсь еще тулупчиком; становится тепло. Отец вспоминает, как более тридцати лет тому, будучи еще в армии, охотился на уток в устье Северной Двины.

В августе стрелял там чирков, потом крякву, которая позже чирков становилась на крыло; попадались свиязь и шилохвость. В сентябре-октябре появлялись разные нырковые утки и крохали. Мне всё интересно: и описание уток, и где они сидят днем, куда летают кормиться, и что там за места, но неудержимо начинают слипаться глаза. А отец всё вспоминает. Рассказываемое им переплетается с настоящим, красочными картинами возникая перед глазами и чудесным сном одолевая меня…

В субботу встаем около шести. Быстро перекусили, собрались и поплыли на припятский плёс. Небо затянуто облаками, дует небольшой ветер. Смотрю вперед и не пойму: ближняя к нам часть плёса рябит волнами, а дальше — гладь. Как же это может быть?! Оказывается, там расплылась по поверхности пленка нефти или солярки. Сразу вспомнилось читанное о том, как зверобои успокаивали море рядом с ладьей, выливая в него бочку ворвани. Пришлось поворачивать нам обратно.

Обогнув мыс нашего острова, я стал в поредевшем кусте тростника на заливе, где охотился месяц тому. Отец поплыл дальше к травяной гряде, отделяющей залив от северного плёса. Только я стал, как налетела на меня какая-то крупная утка, но загодя отвернула, т.к. еще плохо замаскировался. Потом пролетело три чернети, появившись неожиданно, и разволновавшись, я мазанул по ним. Вот вижу, тянет еще утиная стайка. Напускаю и бью «четверкой», одна утка выпадает из строя и, кувыркаясь, плюхается на залив метров за полста. Несколько раз стрелял батя. Иногда доносились выстрелы охотников откуда-то с плёса за грядой. Наблюдая за утиным лётом, замечаю, что утки чаще пролетают над разрывом в гряде, левее места, где стал отец.

Решаю переменить свое место и стать там. Переплываю залив и заталкиваю лодку в рогоз на мыске в разрыве гряды. Сразу же хорошо налетает чернеть; стреляю дуплетом, и… она летит дальше. Тут же приближаются парой кряква и красноголовый нырок. Успев зарядить только один ствол, выцеливаю крыжня и жму на спуск. Гремит выстрел и селезень, подрагивая крыльями, опускается поодаль на воду. Только снова зарядил ружье, как с плёса налетает белобокий гоголь. Вот он уже в метрах сорока. Стреляю раз, два. «Белобок» начинает снижаться и падает вдали на залив (теперь стрелять гоголей запрещено). Еду и забираю сбитых уток. Вернувшись на место, пару раз зеваю налеты одиночек. Вот подворачивают с плёса три утки. Успеваю раз выстрелить по передней, а падают две нижние (обнизил и дал малое упреждение). Тут, слышу за спиной шум крыльев, разворачиваюсь и вижу: мчит крыжак. Вскидка ружья к плечу: бах! — по-о-ле-тел, как летел.

Вокруг однообразная картина плёсов и камышей. От белесости неба, воды и напряженного наблюдения через постоянно мельтешащие на ветру камышинки, устают глаза. Иногда привстаю и оглядываю окрестности поверх зарослей, чтоб такой переменой дать хоть немного отдохнуть зрению.

Уток не видно, лёт затих. Только стороной прошло две большие стаи звонкокрылых гоголей, как бы завершая охотничье утро. На плесе белеют шейками несколько чомг и, кормясь, ловко ныряют за рыбой. По зарослям, обследуя стебли, кочует стайка изящных синичек-лазоревок: желтоватые стебли, синеватые птички. Кое-где по плёсам начинают гудеть моторки…

Около полдня мы снялись со своих мест и поплыли в угол залива, чтобы набрать сухих веток в лозовых кустах для костра. Подъезжаем. Впереди слышен выстрел, и отец заметил, как что-то крупное там упало. Заинтересовавшись, отправляется разузнать. Оказалось, парень ловил спиннингом и заметил летящего гуся; напустил его поближе, выстрелил и сбил. Я тоже сходил посмотреть, прихватив фотоаппарат.

Там, у палатки два охотника разглядывали нежданную добычу товарища. Гусь был с небольшим светло-розоватым клювом, белым лбом, желтоватыми лапами, белым подхвостьем и большим, неровным, черным пятном на брюхе, — белолобый. Охотник, сбивший гуся, сказал, что в этом году у него это второй, первого взял с подрыва, в сентябре, вытоптав тоже здесь. Вот так везение!

Нарубив в кустах сухих веток, мы поплыли на свое место, разложили небольшой костерок и принялись варить охотничий суп-кандер. Говорим об охоте. Отец утром стрелял семь раз; взял две свиязи и сбил крякву, но она упала далеко на плёс и ее забрали с моторки. Такое и со мной дважды было, — есть еще охотники «без церемоний». Развешиваю уток на ветерке в соседнем кусте, они пестрят цветным пером, как нарядные подвески. Рассматриваю редких для меня северных свиязей. Они поменьше кряквы, сверху сероватые, с чисто-белыми брюшками, клювы небольшие, серые, с темным «ноготком».

Днем мы пообедали и отдыхали. Утки не летали. После четырех часов плывем на наши утренние места охоты. Простояли до заката и ни разу не выстрелили — рядом ничего не летело. Уже в сумерках на меня хорошо налетела стайка свиязей, и я сбил одну из них. Потом еще стрельнул недалеко по крякве и досадно смазал. Отец сбил шилохвость и двух чирков-свистунков. Шилохвость размером с крякву, но как-то подлиннее, буровато-пестрая, с зелеными «зеркальцами». Когда совсем стемнело, в вышине засвистели крылья утиных стаек, летящих куда-то в сторону села. Там, у леса, как потом мы узнали, есть поля с житом, и кормные болота.

В семь часов уже укладываемся почивать. Немного поговорили, строя прогнозы на завтра. Батя предложил встать пораньше и сразу плыть на базу, чтобы уехать утренней «ракетой» наверняка. Я же хотел бы еще постоять на плёсе, если будет лёт. Спать, как и вчера, было тепло.

Воскресным утром поднялись в пять. Заметно похолодало. В темноте мы быстро сложились, разогрели на костерке оставшийся с вчера суп и сделали чай. Позавтракав, поплыли. Ветер показался нам небольшим, и мы решили, что можем еще поохотиться. Стали на плёсе в островках, затолкав лодки в густоту камыша с подветренной стороны. Я одел тулупчик, и с ружьем в руках уютно устроился на скамейке, подмостив для мягкости и тепла пучок сухого камыша. Кругом еще ночь. Шумят под холодным ветром заросли.

Сижу, прислушиваюсь к окрестным звукам и раздумываю: «Лёт лучше, чем вчера утром, вряд ли будет, ветер усиливается, стрелять при ветре плохо, а оставаться на дневные «ракеты» в 14 и 16 часов не желательно, поскольку возрастет напряг с посадкой». Окликаю отца и предлагаю ехать на утреннюю «ракету» в 8.20.

Батя охотно соглашается, т.к. еще вчера говорил об этом. И хорошо, что мы поплыли: ветер разгулялся и некоторые волны на плёсе шли уже с пенными гребешками, а по воде тянулись длинные белые полосы пены. Утка почти не летала. Серые волны обгоняли наши лодки, то мягко поднимая их, то опуская между гребнями. Ветер дул попутный, и через сорок минут мы приплыли на охотбазу.

«Ракета» пришла, немного запоздав, около девяти часов. Кроме нас, на нее село всего три охотника и два рыбака, так что поехали мы без всякой давки. Гляжу в окно, с вожделением созерцая и провожая дорогие моему сердцу охотничьи просторы. Над плёсами летал величественный орлан-белохвост. Еще двух орланов я видел потом на мелях, они почему-то сидели чуть не в воде, наверно, отдыхая. Кое-где плавали у камышей небольшие стайки каких-то нырковых уток, штук по пяти…

За охоту я выстрелил весь патронташ, точнее, 25 патронов. Мой кряковой селезень был с желтоватым клювом, по гребню темным, к краям зеленоватым. Общая длина селезня от кончика клюва до кончика хвоста составила 68 см, длина крыла — 26 см; завесил он 1,4 кг; в зобу у него были почки рдеста. Такого упитанного «зеленоголова» я еще не добывал. Остальные наши утки были тоже в теле: киль на грудках у них не выступал, а был утоплен, — отменная ноябрьская дичь!