Работа Василия Перова "Охотники на привале" всегда привлекала любителей природы, особенно охотников. В доме моего дяди висела чудесная копия этой картины. Я любил подолгу рассматривать ее. Великолепный осенний пейзаж очаровывал меня. В теплых золотистых тонах прописаны дали. Где-то у горизонта угадывается по-осеннему темно-синяя вода заливов и пойменных озер с заросшими пожелтевшей осокой берегами — излюбленные места отдыха утиных караванов.Там же, на песчаных речных отмелях бродят длинноклювые, с задумчивыми полночными глазами кулики-турухтаны, раскачиваются на мелкой зыби кулички-поплавки. А чуть ближе к охотничьей компании, на суходоле, наверно, чибисы в иссиня-черных накидках, украшенные белоснежными султанами, разыскивают столь редких в это время года эфемерных обитателей — кузнечиков и мотыльков.

От лежащих на траве охотничьих ружей веет запахом пороха. Трофеи, добытые охотниками, написаны с таким мастерством, что, кажется, ощущаешь мягкость заячьей шубки и упругость утиных перьев. Знающие толк в таких вещах искусствоведы утверждают: по силе художественной выразительности в изображении такого натюрморта (дичь, рожок, ружье, охотничья сумка) Василий Перов приближается к уровню старых голландских мастеров.

При виде завораживающего холодного блеска охотничьего рожка вспоминаются удивительные строки поэта-охотника К. Чебанова: "Вот рог запел своей тоской дорожной. Охотники счастливо собрались".

А теперь об охотниках — главных действующих лицах этого шедевра. Один из современников художника, Дитерихс Л.К. предполагал, что события жанровой сцены, составляющей основу картины, развивались следующим образом. На привале бывалый охотник рассказывает молодому товарищу случай из собственной охотничьей практики: "...представьте себе: этакий верзила-медведь... ростом сажени полторы, лапища — во какие! А у меня ружье заряжено бекасинником. Что делать? Подлая Альфа задала, конечно, стрекача. Кругом ни деревца, ни кустика — гладко, как на ладони. Э-э, была не была, думаю себе, приложился прямо между глаз.... Да с Божьей помощью и всадил весь заряд ему в лоб. Представьте — наповал!" Сидящий между охотниками мужичонка-проводник, ухмыляясь, думает про себя: "Ну, и здоров жe барин врать!".

В действительности дело происходило не coвсем так. Главным персонажем сцены был знакомый художнику разорившийся подмосковный помещик — знаток и страстный любитель псовой охоты. Это чрезмерное увлечение как раз и явилось одной из причин его теперешнего бедственного положения. Однако этот человек не унывает. Оставив себе лишь napy гончих, он целыми днями пропадает в полях вместе со своим верным доезжачим — шутником и балагуром. Иногда его сопровождает племянник, служащий Московско-Рязанской железной дороги. Как и все старые охотники, помещик этот — хороший рассказчик. И хотя в правдивости его рассказов можно сомневаться, они всегда увлекательны и остроумны. Вот и сейчас на привале слушают приятели историю о его любимом Карае, одолевшем в смертельной схватке сразу двух волков — матерого и переярка.

Кажется, будто прислушиваются к беседе охотников и осеннее небо, и порыжевшая трава, и сухие стебли чертополоха. Живой мир, заполненный свистом крыльев перелетных стай, шелестом осоки и запахом опавшей листвы, отображается в знаменитой картине безмолвной речью ассоциаций.***

Рассказ А.П. Чехова "В Москве на Трубной площади" заканчивается словами: "...И Труба, этот небольшой кусочек Москвы... живет своей маленькой жизнью, шумит, волнуется, и тем деловым и богатым людям, которые проходят мимо по бульвару, непонятно, зачем собралась толпа людей, эта пестрая смесь шапок, картузов и цилиндров, о чем тут говорят, чем торгуют".

Вот этих людей, составляющих пеструю смесь шапок и картузов, людей, всей душой ушедших в милое их сердцу и ничтожнейшее, на взгляд многих, так называемых здравомыслящих граждан, занятие — птицеловов, охотников, рыболовов — избрал Василий Перов своими героями в серии элегических, воспевающих природу и наполненных высокой экспрессией картин. За одно из таких полотен живописец был удостоен высокого звания профессора.

Речь идет о знакомом многим хотя бы по репродукциям в школьных учебниках произведении Василия Перова "Птицелов".

Прототипом главного действующего лица этой картины был Мелентьич-птицелов. Персонаж такого склада души показан А.П. Чеховым в уже упомянутом рассказе: "...Около возов с птицей и около ведер с рыбой ходит старец-любитель... За душой у него ни копейки, несмотря на это, он торгуется, волнуется, пристает к покупателям с советами... Еro, как ребенка, интересуют щеглята, карасики и малявки. Заговорите с ним, например, о дроздах, и чудак расскажет вам такое, чего вы не найдете ни в одной книге. Расскажет вам с восхищением, страстью и вдобавок еще и в невежестве упрекнет. Про щеглят и снегирей он готов говорить без конца, выпучив глаза и сильно размахивая руками. Здесь, на Трубе, его можно встретить только в холодное время, летом же он где-то за Москвой перепелов на дудочку ловит..." А вот как сам Василий Перов, кстати, не лишенный литературного дара, характеризует своего птицелова: "Как хорош Мелентьич, отправляющийся на свою любимую охоту — ловлю прилетных птичек. Он увешан парусинными и деревянными клетками, где в некоторых сидят или скорее бьются эти крошки. На нем длинная необыкновенная хламида с заткнутыми за ременный пояс полами, что-то вроде рясы с громадным воротником. Через одно плечо висят лучки и сетки, а через другое — кожаный мешок с провизией для себя и птичек, за пазухой — бутылочка с известным живительным напитком.

Исчезла шумная Москва за холмами и рощами. Кругом так хорошо, светло и просторно. Воробьи, щебеча и чирикая, весело и суетливо перелетают все дальше и дальше по мере приближения Мелентьича, а он идет сияющий, довольный, и младенческая улыбка не сходит с уст его. Ему все это давно знакомо: и ручей, и воробьи по дороге — все близко, дорого его сердцу. Так бы он и обнял все и слился бы со всем! Ведь он сам — частица восторга и блаженства земного! Показалась и знакомая роща, где много птиц, и Мелентьич так удачно их ловит. Там второй дом для его охотничьего cеpдца, там нередко он ночует, одинокий среди таинственной природы, пахучих цветов и резвых птичек, улегшись на жесткое ложе и завернувшись в свою чудную хламиду.

А проснувшись еще до зари, расчистит точек, т. е. очистит землю от сухой травы и прутьев, приладит лучок с сеткой, чтобы накрывать им проголодавшихся птичек, которым для приманки насыплет на расчищенной земле (смотря по надобности) просяного, конопляного или другого какого семени, а то муравьиных яиц. Иногда же привяжет за ножку к колышку посреди точка птичью самочку, тем и прельщает, заманивая к себе в сети страстных поклонников красоты птичьей. Сам же заляжет в куст, устроив из него что-то вроде шалашика, куда протянет коварную бечевку от коварного лучка. И лежит в своей лесной квартире долго-долго, почти не шевелясь, зорко смотрит, слушает и ждет, когда прилетит резвушка, еще не искусившаяся в хитростях людских".

Что можно добавить к сказанному? До чрезвычайности живописны на полотне и старик-птицелов, подманивающий пищиком пролетных чижей или реполовов, и его внучек, с нетерпением дожидающийся момента, когда можно будет, сломя голову, мчаться к запутавшимся в сетке птицам. И хотя некоторые критики — сторонники соцреализма — считают, что в "Птицелове" природа не сливается в одно целое с людьми (как природа должна "сливаться" они, наверное, и сами не знают), картина поистине прекрасна и созвучна с лучшими охотничьими очерками и лирическими новеллами И.С. Тургенева.