Вниз по Тереку, ниже Кизляра, лежат несколько русских помещичьих деревень, окруженных степью, камышом, озерами и болотами. Летом, когда Терек от таяния снегов в горах разольется, вода бежит по всем канавам, ерикам, протокам – вообще по всем низким местам в степь, наполняет озера, камыши. Эти последние делаются решительно непроходимыми. Зато, какое раздолье для всякой дичи! Выводки всех возможных пород диких уток спокойно плавают между камышами, под предводительством матерых уток и красивых селезней. На каждой травке, на каждом островке, на берегу каждой канавки неподвижно сидят целые стаи белых колпиков или черных бакланов и караваек, между тем как цапли и огромные белые чепуры важно расхаживают по воде, а резвые кулики самых разнообразных пород, начиная с крошечного песочника до долгоносого штигля, с красивого кроншнепа до уродливого кривоноса, с робкого бекаса до забияки турухтана, проворно бегают по берегу или со свистом перелетают с одного места на другое. На озерах стадами сидят молодые серые лебеди, только что выбравшиеся на просторное озеро из густых камышей. Яркий солнечный свет, голубое небо, прозрачная вода и свежий ветерок, изредка пробегающий по озеру, – все это дико и ново для них. Они теснятся в кучи и робко озираются, между тем как старые лебеди, белые, как снег, попарно и важно плавают по середине озера, вытянув шею и тихо поворачивая голову то вправо, то влево, как будто любуются своим молодым поколением.
В высоких местах, в кустах, громко перекликаются фазаны, в болоте ревет выпь, а в самой чаще камышей целый день гогочут невидимые стада казарок и гусей. В это время дикие гуси линяют и держатся в самых крепких местах, только по ночам выплывая на озера и разливы. Но с приближением осени птицы эти делаются деятельнее, предприимчивее. Молодые гуси уже совсем оперились, старые вылиняли. Огромная стая их с криком с утра до вечера носится над камышами, пробуя свои силы и приготовляясь к дальнейшему путешествию. День кончается, и гуси далеко улетают в степи, где и пасутся всю ночь, лишь к утру возвращаясь в свои родные камыши...
Но вот приближается и настоящая осень. Вода начинает сбывать. Уже в степи, где были озера, блестят на солнце одни белые солончаки. Зайцы перекочевывают из степи в высохшие болота; стаи волков и чекалок появляются в камышах; лисицы начинают рыскать по гривам и островам; все чаще и чаще раздается по ночам громкий и отрывистый рев: это началась оленья руйка: рогатые скликают самок и вызывают на бой соперников. В камышах показываются ласточки, которые то быстро летают над водой, то смирно сидят на кучах сухого переломленного камыша и дожидаются только попутного ветра, чтоб улететь. Уже каждую ночь высоко в небе тянутся длинные вереницы журавлей: перелет начался. Не находя прежних привольных разливов, первыми улетают гуси; за ними тянутся казарки, потом лебеди, утки. Зато со всех сторон из степи слетаются на низ бесчисленные табуны дудаков и стрепетов. Снегу здесь почти не бывает, а птицы эти пасутся в степи всю зиму. Целый день над камышами летают крикливые стаи уток, отыскивающих воды... Вот, сделав несколько кругов в воздухе, они с шумом опускаются на озеро или проток, где вода не замерзла, и где уже плавают целые стаи птиц всех возможных пород, оставшихся здесь на зимовку. Гуси по-прежнему ночью летают кормиться в степь, а днем держатся в камышах. В этих ежедневных перелетах установлен у них особенный порядок. Всегда в одну пору – около полуночи, когда вся стая, рассыпавшись по степи, спокойно пасется, – часовой между гусями поднимает крик: собираются все гуси и, погоготав несколько времени на месте, вдруг поднимаются, летят к камышам и опускаются где-нибудь на поляне так тихо, что разве чуткий лебедь, спокойно спящий на ближайшем озере, проснется и окликнет своих новых соседей громким и протяжным криком...
Далеко по камышам раздается этот заунывный звук, тихо умирающий в невозмутимой тишине ночи... Или дикий козел, изумленный и испуганный шелестом крыльев гусей, отрывисто зявкнет, сделает несколько скачков, остановится, тревожно озирается и потом снова, опустив голову, начинает щипать сухую траву; да иногда лиса, услыхав, как опускался табун гусей на поляну, тихо приляжет на брюхо и, пролежав несколько времени, осторожно поползет камышом к лакомой добыче. Но редко удается ей застать врасплох не менее осторожных птиц. Молодые гуси засыпают беспечно, опускаясь на брюхо, но старые остаются на одной ноге и спят чутко, завернув под крыло голову. Едва заметят они опасность или просто услышат малейший шорох, как подымают голову, вытягивают шею и боязливо оглядываются кругом. Крадется ли камышами лиса, рыщет ли голодный волк или запоздалая чекалка спешит присоединиться к своей стае, которая уже давно и плачет, и воет, и смеется в самой чаще камыша, или тяжелый кабан ломает камыш, пробираясь к своей котлубани, – старые гуси подымают крик, вся стая просыпается и вторит им, заглушая своим криком все другие звуки ночи. Таким образом, обманутая в своих надеждах лиса бежит искать счастья в ином месте...
И так в продолжение всей ночи один звук сменяется другим: то кричат гуси, то, чуя добычу, воют волки, то высоко в небе раздается резкий, будто металлический, звук кобчика, с криком летящего Бог знает, откуда и Бог знает куда... Перед рассветом фазаны начинают громко перекликаться и, стряхнув со своих красивых перьев ночной иней, выбегают на тропинки. Выгнув шею и хвост, бегают они проворно взад и вперед, встречаясь то с зайцем, который идет с жировки на свое логовище в степь, то с оленем, важной поступью возвращающимся в камыши...
Весной озера и протоки снова наполняются водой, снова прилетает птица с моря, но уже не держится стаями, а порознь или попарно скрывается в камышах. Самки садятся на яйца, и только самцы плавают на озерах. Свиньи уже опоросились и выходят со своими детенышами на поляны, покрытые свежей травой, олень сбросил рога и бродит по камышам, отыскивая воды и прохлады. Солнце уже печет, миллионы комаров носятся в воздухе...
В эту самую пору мне случилось быть на охоте в деревне Тарумовке. Я давно слыхал, что тарумовские крестьяне охотятся за кабанами с одними собаками, простыми дворняжками, которых ловят в Кизляре, около рыбных рядов, где собаки эти без хозяев, никому не принадлежащие, почти дикие, скитаются целыми стаями. Мне давно хотелось видеть этот оригинальный род охоты, и, наконец, я собрался в Тарумовку.
Дорога в эту деревню идет через сады... Представьте себе пространство земли верст в тридцать длиной и верст на десять или больше в ширину, все покрытое виноградником. Сады эти отделены один от другого или прямыми дорожками, или аллеями прекраснейших фруктовых деревьев всех возможных пород, или канавами, по которым бежит из Терека вода, потом разливающаяся хейванами по виноградникам (хейванами называются канавки, которыми проводят воду из главных канав в виноградники). В каждом саду, под тенью огромного фруктового дерева, стоит или хорошенький домик с красной или зеленой тесовой крышей, с красивым балкончиком, или длинная белая сакля с плоской земляной крышей. Кое-где между садами – пустыри, заброшенные сады, тутовые рощи или кустарники. В этих-то местах и даже в самых садах между таркал водится пропасть дичи: зайцы, чекалки, лисицы, дикие козы, куропатки, фазаны – в несметном числе. Есть даже кабаны; иногда заходят и олени.
Смело, можно сказать, что едва ли есть уголок в свете, где бы можно было пользоваться такими удобствами на охоте, как в кизлярских садах осенью, во время уборки винограда. Вы или идете по прекрасной, чисто выметенной и усыпанной песком дорожке, или стоите в тени огромных фруктовых деревьев. Превосходные спелые плоды: груши, персики, абрикосы, бергамоты, сливы – качаются на ветках, и вам стоит только протянуть руку, чтоб сорвать их. Кругом вас – справа, слева – целое море винограда, – и ничего больше, кроме винограда. Зелени не видать. Редко где-нибудь по высокой торкалине вьется лоза, на которой осталось несколько листов яркого, кровавого цвета, остальные листы, запыленные, почерневшие, съежившиеся от солнца, прячутся между черными и темно-синими гроздьями, только кое-где прозрачными. Янтарные кисти белого и розового винограда нарушают это однообразие.
Местами чернеется уже убранный сад. Серые торкалы грустно стоят длинными рядами; кое-где забытая кисть валяется на земле или длинная плеть тихо качается при малейшем дуновении ветерка, между тем как осеннее солнце так и печет, на небе ни одного об