"В зимнюю пору, когда снежный ковер укроет землю, неопытному взору пустынными, безжизненными покажутся и белые бескрайние поля, и недвижимый застывший лес". А.Н. Формозов "Спутник следопыта. Белая тропа"
Миновали самые длинные декабрьские ночи. Прибывает понемногу день, но холодает, уже минус десять и, как говорят: "солнце на лето, а зима на мороз". Дует северный ветер. Грачи сидят на тополях, нахохлившись, закрыв перьями лапы, – берегут тепло. За неделю насыпало снегу, чуть ли не по колено, все бело, только стебли высоких бурьянов торчат вдоль берега Ирпеня. Кормятся их семенами северные гости – стайки мелких птичек. Издали заметны красногрудые снегири на лебеде, сбившись плотным клубком, вьются над зарослями чечетки с протяжным свистом "сьюи-сьюи", нарядные щеглы хлопочут в репейнике, а черноголовые вьюрки неподвижно замерли на прутьях-лозинах, повернув свои клювы против ветра.
Иду по замерзшему руслу речки. Снежные наносы козырьками нависли с крутых берегов. Кое-где чернеют обрывистые обнажения. С уступа одного из них срывается пара серых куропаток. Пожалуй, это единственное место, где эти птицы могут укрыться. Тянется извилистая лента реки. На повороте темнеет лунка в пядь шириной, рядом с ней еле шевелится лягушка. Повсюду округлые следы на снегу – явно выдра живет. Только сейчас здесь была. Наверное, мои шаги услыхала и в воду нырнула.
Найдя пологий откос, выбираюсь на луг и поворачиваю к лесу. У канавы с густой полосой поникшего рогоза попадаются изящные ямки следов горностая, а вон по целине заяц прошел на махах. Пробую тропить "косого". Попетляв, след приводит к шлюзу на мелком, не замерзшем притоке – речонке Нивке. С сухого стебля полыни, торчащего на самом берегу слетел и засверкал над темной водой ярко-голубым огоньком зимородок. "Цы-тсы" разносится его громкий протяжный свист. Смелый рыбачок остался здесь на зимнюю рыбалку, оправдывая свое имя. Как странно встретить в райском оперении птичку среди снегов в середине зимы!
Заснеженный лес молчит. Молодые сосенки пригнули опушенные снегом ветви, старые – в белых шапках на зеленых кудрях. Легкие снежинки парят в воздухе, медленно оседая. Но вот налетел порыв ветра. Едва коснувшись моего лица, снежинки уносятся в причудливом танце, кружатся на поляне вокруг дикой яблони и мчат в белой упряжке вихря над дорогой вдоль пушистых сосен. Таясь среди стволов, синеватая мгла потянулась из глубины леса. Кажется, будто густеет воздух, снежная занавесь колеблется и смыкается вокруг...
Но вот в небе появился первый неровный просвет, потом еще и еще. Слабеет недолгий снегопад: прошел и затих. Мягкая свежая перина укрыла бор. Впереди засветлела дубрава – шероховатые толстые стволы, припорошенные снегом кряжистые сучья. "Тце-тце-тце-тце" – с тонким писком торопится вверх по стволу птичка – пищуха. Вертит туда-сюда головой, достает своим серповидным клювом из-под коры зимующих насекомых. Своей буровато-серой со светлыми пестринами окраской птичка почти сливается с рисунком древесной коры. Осмотрев дерево до половины (выше кора не такая растрескавшаяся), пищуха перелетает на другое и по спирали обкручиваясь вокруг ствола опускается к комлю. Отсюда, снизу, она начинает свой новый путь. Такая вот не очень приметная, но интересная птичка. В конце марта под отставшей корой или в щели ствола она устроит себе гнездо. А в солнечный день ее веселую с переливами песенку-трель можно услышать даже сейчас, в январе.
Медленно продвигаюсь по рыхлой снежной целине. Впереди, кажется, что-то шевельнулось. Замираю у ствола, вглядываюсь в снежные кружева, развешенные среди невысокого кустарника, и вдруг замечаю мордочку косули (туловище животного скрыто древесным стволом). Постояв немного, насчитываю там же, по соседству, еще пятерых. Грациозные создания разгребают копытцами снег. Несколько соек суетятся вокруг, шурша оставшейся на дубках сухой листвой. В клювах у них – желуди. Где они их берут? Вот одна из соек слетела в снег, нырнув в сугроб с головой. Ага, и косули, и сойки кормятся опавшими желудями. Когда в одной "копанке" собираются две-три сойки, то поднимается истошный крик и начинается потасовка. Косули вскидывают головы, настораживаются. Но тревога ложная, кормежка продолжается. Как только какая-нибудь косуля поменяет позицию, сойка тут же занимает ее место. Время от времени одна из птиц с желудем в клюве усаживалась рядом со мной. Поначалу я опасался, что, заметив меня, она поднимет крик, и косули разбегутся. Но, наверное, неподвижно замерев у ствола, я не вызывал подозрения и мог продолжать наблюдения за неспешной жизнью зимнего леса. То одна, то другая косуля ложилась отдохнуть в снег, всегда головой в сторону своего следа. Понаблюдав часа полтора и начав замерзать без движения, я принялся осторожно отступать, не желая лишний раз тревожить зверей. Но они меня все же заметили и бросились врассыпную, мелькая своими желтоватыми "зеркальцами".
Продолжаю путь.
Под дикой яблоней еще одна свежая "столовая", на снегу – семечки и кусочки мякоти, здесь косули опавшими яблочками лакомились. Звери знают, где искать и умеют находить себе пропитание во всякую пору года. Зимой, конечно, это не так просто и приходят тогда на помощь животным люди. У просек и дорог на небольших полянках или вырубках устраивают из досок и жердей кормушки с навесом. Наполняют кормушки душистым сеном с лесных полян, сухие крапивные и березовые веники с листьями развешивают по соседним кустам, зерновые отходы подсыпают. И когда голодно, торят звери свои тропки к лесным столовым, людской заботой сохраняемые. Одно такое сооружение мне на пути попалось. В кормушку зеленое, из осок, сено заложено, а вокруг в снегу свежие следы от копыт и заячьих лапок. Тут же крестики птичьи и прочерки крыльев отпечатались: сойки полюбопытствовали, чем зверей подкармливают, и нельзя ли и самим поживиться.
Попискивая и шурша осыпающейся корой и хвоей, приближается ватага синиц с парой бойких голубоватых поползней во главе. Серовато-бурые, в черных шапочках, непугливые, любопытные гаички, голубоватые с желтыми грудками смелые малышки-лазоревки, занятные хохлатые синички-гренадерки, белощекие пронырливые большие синицы – все вместе кочуют, обследуя ветки и стволы, оживляя своим негромким пересвистом молчаливый лес.
Выйдя на дорогу со следами автомобильных шин, я зашагал в сторону села Романовка. Пройдя с километр, свернул влево в сторону бора. В кроне вековой сосны звонко стучит дятел. Пытаясь его разглядеть получше, обхожу вокруг дерева, задрав голову. Заметив к себе внимание, дятел тоже начал поворачиваться вокруг ствола. Следит за мной одним глазком, чуть выставив свою макушку в красном беретике. В просветах между мачтовыми соснами показалась пойма и обширный, поросший березняком торфяник. Он широкой дугой протянулся у подножия крутояра вдоль леса, с противоположной стороны отделенный от луга глубокой канавой с пожелтевшим тростником. В канаве топко, торфянистый ил на дне – не перебрести. Весной, пару лет назад, в этой канаве нашли погибшего подсвинка, провалился под лед и не смог выбраться из ила. Прежде на торфянике прямо из бора с припойменной террасы можно было иногда заметить одного-двух лосей, спокойно пощипывающих ивовую и березовую поросль. Большущие звери темными пятнами выделялись на белизне снега среди березовых стволов.
Кроме стройной пушистой березы, предпочитающей влажные места, здесь на торфянике, произрастает несколько кустов редкой, карликовой. У нее такие же шероховатые с красным оттенком побеги и семенные сережки, как и у других берез. Удивительно видеть жительницу далекой тундры здесь, под Киевом – память последнего оледенения. Правда, теперь она гораздо выше и пышнее своей полярной родственницы, достигает полтора-два аршина в высоту. Каждый вид в природе по-своему бесценен, и всегда радует встреча с какой-либо редкостью, особенно, среди обыденного.
Сейчас вместо лосей в березняке орудовал человек, срезая на веники березовые прутья. По краю торфяника – густая поросль мелкого кустарника. Среди веток виднеется комок сухих травинок, припорошенный снегом – уцелевшее с лета птичье гнездо. Стряхнув с него снег, беру в руки и рассматриваю. Лоток густо выстлан тонкими корешками и черными волосками кабаньей щетины. Значит, летом кабаны здесь бывают, а гнездо сплетено славкой-черноголовкой – только она выстилает лоток волосом, обычно конским. Следы кабанов сегодня не попадались, наверно из-за большого снега звери откочевали куда-то, может за сотню-другую километров. Их не смущают большие переходы: в начале октября 1998 году отпечатки следов двух кабанчиков и разрытые ими корни видели даже на Трухановым острове. (Интересно, что тут, у Днепра, славки-черноголовки вместо волоса или щетины лоток своего гнезда выстилают обрывками тонкой рыболовной жилки, – материалом, по свойствам, схожим с волосом).
Недалеко от села на просеке появились следы от валенок и две широкие полоски от полозьев. Вскоре я увидел дедка в ушанке и ватнике, укладывающего на санки порубленную сосновую сушину.
– Добрый день, – говорю.
В ответ он тоже пожелал мне доброго здоровья. Поговорили. Дедок вспомнил, как в пору своей юности его дед-лесник рассказывал, сколько в здешних лесах волков водилось. Зимней ночью за порог хаты люди тогда боялись и выходить. Леса были огромные, сосны и дубы в три-четыре обхвата, а грибов – мешками собирали да все боровики ядреные. Сушили их в русской печи и возами на базар в Киев возили...
Уложив саночки и увязав кладь, дедок потопал дальше. Я повернул тоже с ним, решив возвращаться, поскольку идти на станцию в Беличи, как намечал вначале, слишком далеко, а скоро стемнеет.
Вышел снова в пойму. Вечереет. Пара лазоревок, тихонько попискивая, обследует веточки старой ракиты, склонившейся над замерзшим речным омутом. Их тихая возня оживляла "белое безмолвие", царящее вокруг в преддверии ночи. По сторонам широкой поймы синеют неровные ленты заснеженных боров, уходящие в обе стороны к горизонту. Далеко впереди тонкой полоской обозначилась насыпь дороги и виден мост, до которого еще километра три. Без дороги идти тяжело. Хотя снег на открытой местности плотнее, чем в лесу, ноги все равно проваливаются при каждом шаге. Надо возвращаться в лес, там есть проторенная дорога.
Быстро тускнеет серое холодное небо. Усиливается мороз. Подбираются ранние сумерки. Величественно застыли колоннами высокие сосны в заснеженных шапках. Насторожено тихо под сводами нахмурившегося бора. Возможно, ему не нравится, что уношу с собой частичку лесной тайны. Касаюсь ладонью шершавой холодной коры ближнего дерева-ветерана. Сколько лет ему? сколько оно всего перевидало!
Прошелестел ветер среди вершин, качнул кроны, посыпалась снежная пыль и рассеялась в воздухе. Стемнело, но довольно светло от белизны снега. Уже слышен шум близкой дороги. Пора прощаться: до свидания, вечно прекрасный, всегда открытый для любознательных, мудрый лес. До новых встреч!