Охотничьи истории рождаются в поле, а рассказываются чаще всего после, уже дома, в тепле, добре, в хорошей компании. Всем кто не прочь рассказать, прочитать да послушать, посвящаю.
Там, далеко, где ночное августовское небо так близко к земной тверди, и кажется, стоит только протянуть руку и можно легко коснуться черного бархата звездного небосвода, там, где густые, непролазные лозняки и топкие пойменные рощи сменяются широкими, теряющимися на горизонте лугами, неспешно ворочаясь в берегах, и лениво шумя на быстринах, одетая в вышивку выбеленных сел, с изумрудной оторочкой кружевных садов, да витиеватым тиснением аккуратных огородов, несет свои воды Десна. В песне ли рыбака, в протяжном крике пастуха, в детском ли смехе, иль даже в гуле пчелиного улья найдется место отражению блаженной умиротворенности и степенности этой замечательной реки. Даже солнце, совершая свой бесконечный круг по небу, кажется, задерживается, чтобы полюбоваться красотами здешнего края, и светит почти как всюду, только чуточку теплее и ласковее, словно кланяясь этой чудной реке, улыбаясь ее народу, умиляясь ее естеству…
Каждый, способный чувствовать и ощущать, человек, попадая на берега Десны, всякий раз бывает очарован гармонией окружающей природы, проникаясь самой сутью доброго колдовства здешнего уклада жизни. Я не стал исключением: едва попав на родину Александра Довженко, я вдруг ощутил то, чего не мог, в сущности, понять, и воспринимал раньше просто как крылатое выражение... Я почувствовал "зачарованность" этой реки, для которой всегда будет мало слов, литературных приемов и даже эмоций, которая проникает в самую душу, а в памяти оставляет светлый и легкий отпечаток вечно манящей ностальгии.
На живописном берегу Десны горел костер, и один из трех, сидевших у огня охотников, чувствовал то, что слабой и невыразительной тенью легло на бумагу и было изложено выше. Дивная гармония заполоняла всю его натуру настолько, что он даже забыл о предстоящем открытии сезона. Это был я, и такое со мной случилось впервые... Двое моих спутников были местными жителями. Они, судя по всему, уже давно свыклись с великолепием своей родины и, возможно, поэтому чувствовали его не так остро, но ясные, юношеские взгляды на немолодых уже лицах зрелых мужчин выдавали в них сходные с моим настроения.
Вечер накануне открытия охоты! И так близко и так бесконечно далеко до начала сезона – почти сутки.
– Кто не испытывал этого – тот не жил! – словно в продолжение моих мыслей изрек один из охотников, мой дядя.
– О чем это вы? – переспросил я, пытаясь вникнуть в смысл беседы.
– Об открытии, о нетерпении, о волнении и приятных хлопотах по сборам и приготовлениям...
– Да не слышал он, – махнул рукой второй охотник, дядин друг и спутник в рыбачьих и охотничьих походах, Степан, – видишь – пропал хлопец...
– И неудивительно, – согласился дядя Слава, – у нас все так пропадают, причем, заметь, только настоящие!..
Он назидательно поднял вверх указательный палец и продолжил:
– Те, которые едут сюда за мясом, рыбой или водкой – никогда этого не почувствуют! А, хорошо, правда? – спросил он, а ответили мы уже вместе, хором:
– Как в детстве!.. – причем получилось это экспромтом и так непринужденно, что все мы невольно рассмеялись.
Отблески костра играли сполохами в воде, и я, вновь залюбовавшись рекой, выдохнул:
– А красиво-то как!.. И названия красивые у вас тут! Высокое, Излучина, Широкое – сплошной простор в словах!
– Ага, – вдруг ни к селу, ни к городу изрек Степан, и, указав рукой вниз по течению, изрек, – а там "Водяныкови ямки".
Блаженное выражение словно смыло сразу же с лица моего дяди. Я переводил взгляд с одного на другого, пытаясь хоть что-то понять в этой нелепой сцене.
– Припомнил же к ночи!.. – буркнул в тон приятелю дядя.
– А что? И названия и урочища разные есть, и это красиво по-своему, только... – Степан запнулся, подбирая выражение.
– Жуткое! – продолжил за него дядя Слава.
– Точно... – согласился с ним товарищ, и оба смолкли.
– Не томите душу! – не выдержал я, – ну, поведайте же?! Что в этом месте такого?
– Такого? Да разве так просто расскажешь? – обычно вопросами дядя не отвечал, и это только подстегнуло мой интерес:
– С чего все началось? – нажимал я, не давая даже опомниться своим спутникам.
– Да кто ж теперь упомнит-то, – за дядю ответил Степан, – сколько и помню себя, недобрая слава ходит про эти ямы. Видишь, вон пень из кручи торчит? Вот за тем пнем эти самые ямины и начинаются. Когда-то на месте пня мореный дуб торчал, вымыло его как-то по весне, да мы его на дрова распилили...
– Мореный дуб на дрова?! – удивленно переспросил я.
– Именно! Буржуи из него мебель бы сделали, а мы печки топим. Когда река зимой встает, мы по льду эти дубы и волочим на дрова, почти до самого дома. Ну, да не про то речь... Всегда это место лихим слыло. Я еще мальцом был, а помню, что люди в этом месте регулярно тонули, дети, купаясь, пропадали, а уж, сколько гусей да утвы здесь сгинуло, того вообще никто не считал.
– И лодки крутит на ямах тех, – продолжил мысль Степан, – а бывает, рыбачишь, как возьмет что за наживку, так вроде рукой за лесу и тянет на дно – сил никаких нет удержать. Вот и повелось в народе, что живет в ямах водяной, водянык – по-нашему.
– И заводится он на реке неспроста, – перебил приятеля дядя, – из уст в уста не одно поколение передает сказ о том, что завелась на реке нечисть еще в те времена, когда монгольские ханы по земле русской шастали. Говорят, жила здесь девица, красы неземной, и был у нее лада – витязь отважный. Да на службе у князя он состоял, когда татарва понаехала. Узрел хан девицу и велел в шатер вести, а по ночи, когда уснул насильник, на этом самом дубу, пень которого из кручи торчит, бедолага, сбежав от хана, повесилась. Прознав об этом, витязь гордый пробрался как-то ночью в ханов шатер и зарубил подлеца, да только уйти не успел – на этой самой круче расправились с ним ханские лучники, а река унесла тело.
– Вот и сказывают, что слезы девичьи, да кровь богатырская прожгли во дне речном бездонные ямы-колодцы, а от горя этих влюбленных завелась в ямах нечисть водяная. С тех пор место это проклятым зовут, люди в нем гибнут, зверье, птица, а снасти пропадают вообще без счету!.. – продолжил Степан, а дядя добавил:
– А еще говорят, что водяной здешний стонет ночами от боли погибших и покоя себе в своих колодцах найти не может.
В тот же миг, словно в подтверждение сказанного, над рекой пронесся протяжный гулкий стон.
– У-у-о-ох-ох!!!
Все невольно вздрогнули и затаились. Через некоторое время стон повторился.
– Слышишь?!. – шепотом молвил Степан, – это Он!..
– Сказывают еще, что по берегу лунными ночами бродит дух бедной девицы: белый-белый с оборванной петлей, а река в это время становится красной от крови богатырской...
С реки снова донеслось оханье и рассказчики, не сговариваясь, умолкли. Молчал и я, пораженный услышанным. Сколько же мест на земле нашей несут на себе печать боли народной? И как же живучи извечные темные страхи на нашей земле! Не от того ли, что и по сей день пьет наш народ бесконечную чашу страданий?.. Зачем, почему, для кого?.. Но оставим эти вопросы философам, а, может, и отечественным политикам и вернемся к нашей истории.
Ночь кое-как минула, хоть и не мог я долго уснуть, то ли взбудораженный услышанным, то ли оглушенный беспримерным богатырским храпом своих спутников.
Яркое солнечное утро да свежая холодная вода в реке, не оставили даже тени осадка от страшной истории, услышанной накануне. Наскоро позавтракав, я решил побродить со спиннингом, надеясь тем самым скоротать время до открытия. Честно признаюсь, что опыта в этом деле у меня мало, а знаний еще меньше, посему я обратился за советом к своим опытным спутникам. Те осмотрели мое снаряжение, решительно забраковав все округлые и медно-блестящие блесны, посоветовали прицепить поводок подлиней да показали мне, где и как надо блеснить. Следуя их советам, я честно и добросовестно бродил по берегу, забрасывая блесны на быстрине и проводя вдоль островков травы в заводях. Перепробовав за пару часов все рекомендованные блесны и воблеры, я добрел до "Водяныкових ямок". Внезапно, вопреки советам специалистов, захотелось забросить округлую медно-красную блесну. Она словно сама просилась со дна коробки. Решено – сделано! Но результат тот же: "ни хвоста, ни чешуи". А когда уже собрался уходить, взял и забросил блесну в центре "ямин", просто так, "чтоб совесть не мучила". И вдруг под самым берегом блесну швырнуло в сторону, а удилище так и заскрипело, сгибаясь в дугу.
Вот это рывок! Рука рефлекторно включила трещотку. Рыба поводила-подергала, размотала лесу метров на двадцать и затихла. Я стал подтягивать ее к берегу, а когда выбрал почти всю размотанную лесу, хищник вновь потянул на глубину. Не имея опыта блеснения, я даже не мог точно сказать – щука это или окунь, а может судак? Несколько раз еще рыба то тянула на глубину, то позволяла подтянуть себя к берегу. И все-таки я воспользовался этой игрой с тем, чтобы подвести ее к отмели, пониже "ямок". Наконец, на прибрежном мелководье я увидел хищницу. Это была, в общем-то, небольшая щука. Растопырив плавники, и медленно извиваясь, она послушно дрейфовала за влекомой наживкой. Наконец я подтянул ее к самому урезу воды, и, не имея подсаки, просто выбросил на пологий берег. Щука забилась на песке, а моей радости не было предела. Подхватив добычу под жабры, я потащил ее в лагерь.
Мой дядя и его друг Степан оценили мою добычу на "хорошо", и, взвесив, определили в ней кило-шестьсот. Чему я был рад неимоверно. Когда же я показал блесну, на которую попалась хищница, то ответом мне была фраза от дяди: "Тогда поймал ты ее на ямках"!.. да угрюмое Сте