Свежим августовским утром выходим мы с Сысой Сысоичем на охоту. С радости лают и прыгают на меня мои собачки, два спаниэля — Джим и Бой. Лада — большой красивый сеттер Сысой Сысоича,— вскидывается передними лапами на плечи своему маленькому хозяину. Лизнула его в лицо.

— Цыц ты, баловница! — притворно сердито говорит Сысой Сысоич, утирая губы рукавом. — Куда?..

Но собаки уже умчались от нас по скошенному лугу. Гибкой машистой рысью стелет красавица Лада, мелькая белой с черным рубашкой за зелеными кустиками. Мои коротконожки с обиженным тявканьем стараются и не могут ее догнать.

Пусть их промнутся.

Подходим к кустарнику. Джим и Бой вернулись на мой свист, копошатся поблизости: обнюхивают каждый куст, каждую кочку. Впереди широким челноком снует Лада, мелькает то справа перед нами, то слева. И вдруг на всем бегу — стала.

Точно наткнулась на невидимую проволоку. Стала и замерла в той позе, в которой прервался бег: голова чуть повернута влево, гибко согнута спина, левая передняя нога поднята, пышный хвост — перо — вытянут. Не проволока, а струйка дичного запаха остановила ее на бегу.

— Желаете? — предлагает Сысой Сысоич.

Я отказываюсь. Зову своих собачек и велю им лечь у моих ног: чтобы не помешали, не согнали бы дичь из-под стойки Лады.

Сысой Сысоич не спеша подходит к ней и останавливается. Снимает ружье с плеча, взводит курки. И медлит посылать собаку вперед: верно, как и я, любуется прекрасной картиной стойки, изящной позой, полной сдержанной страсти и напряжения.

— Вперед, — наконец говорит Сысой Сысоич. Лада не шелохнулась.

Знаю: тут есть выводок тетеревов. Сейчас Сысой Сысоич повторит приказание собаке, та шагнет вперед — и с треском вырвутся из куста большие рыжеватые птицы.

— Вперед, Лада! — повторяет Сысой Сысоич, поднимая ружье. Лада быстро подается вперед, бежит, делает полукруг и опять замирает на стойке, теперь у другого куста. Что там такое? Опять к ней подходит Сысой Сысоич, приказывает:

— Вперед!

Лада прядает в куст, обегает его.

В воздухе за кустом беззвучно появляется рыжеватая небольшая птица. Она как-то неумело, уныло машет крыльями. Ее длинные задние ноги висят позади, как перебитые.

Сысой Сысоич опускает ружье и сердито отзывает Ладу.

Вот оно что: коростель, дергач!

Эта травяная птица, чей резкий, режущий слух, крик в лугах так мил охотнику по весне, ненавистна ему в сезон охоты: дергач не выдерживает стойки, незаметно в траве убегает от собаки, заставляет ее срывать стойку.

Скоро мы расходимся с Сысой Сысоичем, условившись встретиться у лесных озерок.

Я иду узкой зеленой долинкой ручья между лесистыми холмами. Кофейный Джим и трехколерный — черно-бело-коричневый — его сынишка Бой бегут передо мной. Все время надо быть, наготове, следить глазами за тем и другим: спаниэли ведь не делают стойки, каждую минуту они могут поднять дичь. Они суются в каждый куст, исчезают в высокой траве, опять показываются. И безостановочно, быстро-быстро работает их "хвостовой винт"—движется коротенький обрубок хвоста.

Да, нельзя спаниэлю дать отрастить длинный хвост: сколько шуму он наделает, ударяя по траве и кустам; собачка весь его обобьет, спустит с него шкуру о кусты. Хвост отрубают щенкам спаниэлям в трехнедельном возрасте, — и он не растет больше. Оставляют только такой кусочек, какой можно целиком забрать в руку: на тот случай, если спаниэль застрянет в болоте и его придется вытаскивать за хвост. Слежу глазами за обеими собачками и сам не понимаю, как в то же время успеваю видеть все кругом, замечать сотни красивых и удивительных вещей.

Вижу: солнце уже поднялось над деревьями и играет в листве и траве множеством золотых зайчиков и змеек. Вижу: тончайшими серебряными ниточками всюду в траве, на кустах блестят паутинки. Вижу: прихотливо изогнулся ствол сосны, образовав что-то вроде гигантского стула. На этом стуле сидеть бы сказочному лешему, ан нет: там, на сиденье, в ямочке собралась вода, и возле нее трепещут бабочки.

Пьют... И у меня пересохло в горле. А у ног на широкой зеленой травке-манжетке блестит крупный, бесценный алмаз росы.

Наклониться осторожно — только бы не пролить, — сорвать складочками собранный листок манжетки с чистейшей в мире каплей, бережно собравшей в себе всю радость утреннего солнца.

Пушистый влажный листок касается губ, и холодноватая капелька скатывается на сухой язык.

Джим вдруг залаял: "Ах, ах! Хах-хах-хах-хах!" — и утоливший мою жажду листок, мгновенно забытый, летит на землю.

Джим, тявкая, бежит по самому берегу ручья. Еще чаще, энергичней работает его "хвостовой винт".

Спешу к ручью, стараясь выйти на берег впереди собаки.

Но — не успел: с негромким лопотом крыльев вылетает за кудрявой ольхой невидимая птица.

Вот она свечкой поднимается за ольхой — большая кряковая утка. Я, взволновавшись, навскидку — без прицела — "бросаю выстрел" в нее сквозь листву. Утка падает назад в ручей.

Все это так быстро случилось, что мне кажется: я не стрелял — мыслью сразил ее. Только подумал — она и упала.

Джим уже сплавал за ней, выносит добычу на берег. Не отряхиваясь, ни на миг не выпуская из пасти утки, — ее длинная шея висит до земли, — подает мне в руки.

— Спасибо, старик, спасибо, дорогой! — Наклоняюсь его погладить. А он уж отряхивается — и целое облачко брызг летит мне в лицо.

— Ах, невежа! Пошел дальше! Убежал.

Беру утку двумя пальцами за конец клюва, держу на весу. Ого! Клюв не ломается, всей тяжести ее тела мало для этого. Значит, матерая крякуша, не нынешней выводки.

Торопливо подвешиваю утку в торока на патронной сумке: мои песики опять, уж тявкают впереди. Спешу к ним, на ходу перезаряжая ружье.

Узкая долинка ручья здесь расширяется; болотце до склона холма, кочки, осока.

Джим и Бой снуют в траве. Что-то там у них?

Весь мир сразу сливается вот в этом небольшом болотце, и нет в сердце охотника других желаний, кроме одного: скорей увидеть, кого там зачуяли в траве собаки, какая дичь вылетит, — и не промазать по ней.

Коротконожки мои не видны в высокой осоке, однако то здесь, то там, как крылья, взметываются их уши над травой: собачки делают "дозорные прыжки", — подскакивают, чтобы увидеть близкую дичь.

С чмоканьем — звуком вроде того, что слышится, когда вырываешь сапог из болота, — срывается с кочек долгоносый бекас. Летит низко, быстрыми зигзагами.

Целюсь. Стреляю, — летит!

Делает широкий полукруг и, вытянув прямые ноги, опускается под кочку совсем близко от меня. Стоит, как шпагу опустив свой длинный прямой клюв к земле.

Мне совестно стрелять его так близко и сидячим.

Но Джим и Бой уж рядом. Опять поднимают его на крыло. Бью из левого ствола—опять промах!

Ах ты беда! Вот ведь: тридцать лет охочусь, сколько сот бекасов взял в своей жизни, а все волнуюсь при взлете дичи. Поторопился.

Ну, что поделаешь. Теперь надо идти поискать косачей, а то Сысой Сысоич только презрительно улыбнется, разглядывая мою добычу: для городских охотников бекас — красная дичь, вкуснейшее блюдо, а деревенские его и за птицу не признают: птюшечка, мелюзга.

Сысой Сысоич уже третий раз стреляет где-то за горкой. Наверно, килограммов пять дичи настрелял, не меньше.

Перехожу ручей, лезу на кручу. Отсюда, с высоты, далеко видно на запад: там большая вырубка, за ней — овсы. Вон и Лада мелькает. А вон и сам Сысой Сысоич.

Ага! Стала Лада!

Сысой Сысоич подошел. Вот стреляет: бумм, бумм!.. Дуплетом.

Идет подбирать добычу.

Надо и мне не зевать.

Собачки убежали уже в чащу. Ну что ж, у меня такое правило если в чаще мои песики, — я иду по просеке.

Просека широкая, — можно успеть выстрелить, пока птица будет перелетать ее. Только бы сюда выставили.

Затявкал Бой, за ним Джим. Быстро иду вперед.

Вот уже опередил собак. Что-то они там возятся? Косач, верно: заберется в крепь и водит там собак за нос, — знаю его манеру.

Тра-та-та-та-та-та! — так и есть: косач взорвался, — черный, как обугленный. И дует прямо вдоль просеки.

Посылаю ему вдогон дуплет.

Свернул и исчез за высокими деревьями.

Неужели я опять промазал? Не может быть: ладно как будто брал...

Призываю собак свистом, иду в лес, где скрылся косач. Ищу сам, ищут песики — нет нигде.

Эх, досада какая!.. Что за мазильный день! И не на ком сердца сорвать: ружье хорошее, патроны сам набивал.

Попробую, — может, хоть на озерках повезет.

Опять вхожу на просеку: по ней недалеко — с полкилометра — до озерка. Настроение вконец испорчено. А тут и псы куда-то пропали — не дозовешься.

А ну их! Пойду один.

Вынырнул откуда-то Бой.

— Ты где был? Ты что думаешь: ты—охотник, а я так только — помощник твой, из ружья бахало? Так на, возьми ружье, иди сам стреляй! Что? Не можешь? Ну, чего ложишься, лапы вверх? Извинения просит, — подумаешь! Слушаться надо. Вообще, дурацкие собачонки — спаниэли. То ли дело — легавая со стойкой.

Из-под Лады-то просто, я бы тоже ни разу не промазал. Дичь — как привязанная, — подумаешь какая трудность попасть!

Но впереди за стволами деревьев мелькнуло серебро озерка. Новых надежд исполнилось охотничье сердце.

У берега — тростник. Бой уже плюхнул в воду, плывет, раскачивая высокую зелень.

Тявкнул — и сразу же из тростника поднимается с кряканьем утка.

Мой выстрел настигает ее над серединой озерка. Разом повисает длинная шея, утка с всплеском шлепается в воду. Лежит брюхом вверх, судорожно перебирая в воздухе красными лапками.

Голова Боя плывет к ней. Вот песик разевает рот, хочет схватить утку, но та неожиданно исчезает под водой.

Бой в недоумении: куда она делась? Кружит, кружит на месте, — утка не показывается.

Вдруг голова песика исчезает под водой. Что такое? Зацепился за что-нибудь? Пошел ко дну? Что делать?

Утка появляется на поверхности и медленно плывет к берегу. Очень странно плывет: боком, а голова — под водой.

Да ведь это Бой ее несет! За ней и не видно его головенки. Вот здорово: нырнул, достал из-под воды!

— Дельно сработал,—раздается голос Сысой Сысоича. Он незаметно подошел сзади.

Бой доплыл до кочек, вылез, положил утку — и отряхается.

— Бой, как не стыдно! Сейчас же подними и дай сюда. Вот неслух: никакого внимания на мой крик!

Откуда ни возьмись — Джим. Подплыл к кочке, сердито рявкнул на сынишку, схватил утку и принес мне.

Отряхнулся, умчался в кусты и — вот сюрприз! — несет оттуда мертвого косача.

Так вот где старик пропадал столько времени: разыскивал в лесу, — может быть, догонял по следу подбитого мною косача. Полкилометра тащил его за мной.

Как я горд им перед Сысой Сысоичем!

Старый, верный пес! Одиннадцатый год ты служишь мне честно и старательно. Но едва ли не последнее лето ходишь со мной на охоту: короток собачий век. Наживу ли другого такого друга?

Эти мысли приходят мне в голову за чаем у костерка. Маленький Сысой Сысоич деловито развешивает свою добычу на ветках березы: два молодых тетерева, два тяжелых молодых глухаря.

Три собаки сидят вокруг меня и жадно следят глазами за всеми моими движениями: не перепадет ли и им кусочка?

Конечно, перепадет: все трое работали на славу. Молодцы песики.

Полдень. Небо высокое, голубое. Чуть слышно звенят над головой трепетные листья осины.

Хорошо!

Сысой Сысоич садится, рассеянно скручивает "козью ножку". Он задумался.

Чудесно: сейчас, значит, услышу еще интересный случай из его охотничьей жизни.