Все сложилось совсем не так, как мы ожидали. Но, к нашему удивлению, охота в тот сезон получилась настолько интересной, что об этом можно рассказать весьма поучительную историю...
Шла поздняя осень, и мы мечтали насладиться последней прогулкой по чернотропу, вволю погонявшись за русаками. И надо ли говорить, какое очарование таит такая охота!
В природе предзимнее оцепенение. Лес оголен, но одинокий лист трепещет на старом дубе. Воздух прозрачен, но мелкий кустарник, где залег на дневку русачина, кажется дымчатым. Умный пес вот-вот прихватит свежий след на изумрудной россыпи зеленей и зальется, как по зрячему. Низкий и бархатистый голос пса разбудит громкое эхо, а мы, еле сдерживая волнение, выберем лаз и станем слушать музыку гона.
Сердце застучит в груди колоколом, еле заметная дрожь передастся ружью, жадно будет улавливаться всякий шум в лесочке, и даже мягкое падение еловой шишки заставит вздрогнуть и замереть!
Эх, русаки, русаки!
Набегаешься из-за вас с утра до позднего вечера, наглотаешься пьянящего воздуха, вернешься домой помолодевшим.
Не скрою, любили мы эту охоту. И тро
пили русаков по первой пороше, будь она мелкая, когда снежок лежит тончайшим слоем, как легкое одеяльце из белого пуха; будь она густая, когда в снег уходит нога чуть ли не по колено; будь она печатная, когда на неглубоком мокром снегу виден каждый коготок на лапе у косого.
А с годами и стрелять научились исправно: поперечному — в голову или под самым носом; угонному — по ушам, обычно прижатым от испуга; встречному — прямо под ноги. А по сидячему так, чтобы дробь рыла землю под зайцем.
И вот в ту осень, как только посыпались мокрые хлопья снега с хмурого осеннего неба, мы уселись в поезд и поехали к старому егерю и доброму приятелю Ефиму Ивановичу Кузьмину.
Старик не ждал нас.
— Поторопились! А может быть, и к добру, — неопределенно сказал он, когда мы обменялись приветствиями и стали расспрашивать его о видах на охоту...
— Ну, подождем день, пусть косой отлежится, а завтра пойдем его следы читать на снегу, — заметил я.
— Не про вас писана эта книга. Послушай! — сказал Ефим и пощипал рыжую бороденку левой рукой.
Мы затаились. С крыши, громко шлепая в снег, валила капель. А это не предвещало удачи.
— Так что по пороше нам не ходить. Снежок лег рано, на теплую землю, и, видать, при такой погоде ему завтра конец. И от этого снега до настоящего снегостава, как говорят старики подревней моего, надо ждать целый месяц. Располагаете или как?
— Да что ты! — крикнул Димка. — На три дня и то с трудом вырвались!
Приятель взглянул на меня с тревогой и стал закуривать, никак не справляясь с тем, чтобы сигарета поместилась в мундштуке.
Ефим увидел, как волнуется Димка, и усмехнулся:
— Нервы, а? А между прочим, пускай русаки отгуливаются: мы беляками займемся.
Димка оживился и задымил сигаретой.
Старик продолжал, любопытно оглядывая нас хитрыми карими глазами:
— Не обидел нас год белым зайцем. И у ручьев, и по моховым болотам, и в молодом ельнике — всюду беляки. К слову сказать, не приходилось ходить за ними об эту пору?
— Вроде бы и нет.
— А увлекательное дело! Зайчишка поторопился зиму встретить, побелел, а кругом чернолесье. И крепко лежит сейчас под еловой навесью, где и приличному грибу летом темно. А бежать опасается: в лесу черно, а он — как лист бумаги. И уж если стронешь его с лежки, пойдет, что белая куропатка, еле-еле земли лапками касается. Ну и на лежке хорошо можно подглядеть. Думаешь, что это снежок не то белый камень, ан самый что ни на есть белячище!...
...Словом, ехали мы за русаками, а в сумеречном мраке туманного утра вышли за беляками: уговорил нас Ефим!
День был полон неожиданностей.
Началось с того, что в первом же отвершке сплоховал старый егерь. За большой куртинной озими, среди густых кустов, подсмотрел он беляка на лежке, сделал нам знак остановиться и слишком громко шарахнул дымным порохом из своей тулки.
Когда дым рассеялся и мы подбежали к удачливому охотнику, под кустом все так же белело, словно заяц и не испугался выстрела. Просто это был камень, примерно такой же, о котором рассказывал нам Ефим накануне.
— Нервы! — оправдывался старик, когда мы стали потешаться над его ошибкой. — А может, и зрение стало не то. Сколько ведь перебил косых, а как выйду "на узерку", волнение во мне такое, словно в первый раз ружье взял!
— Да уж ладно, учитель, — с хорошей долей иронии сказал Димка. — Нервы! Глаза! Признайся лучше, что дурака свалял. Пойдем дальше.
Ефим пощипал рыжеватую бороду, подумал и повел нас густым ельником к моховому болоту, заросшему осокой и богульником.
Беляка мы подняли, где и не ждали.
Белым комочком понесся он среди кочек, вихляя, укрываясь от нас за стволами деревьев. Я послал ему вдогонку два заряда и виновато поглядел вправо и влево, где шли Ефим и Димка.
— Салют! — не удержался Ефим и тут же крикнул: — Береги!
Сквозь ельник что-то мелькнуло рыжевато-белое, словно пестрое, и тут же скрылось бесследно в кустарнике.
— Прибылой сорвался. Старые-то уже совсем белые, а эти еще не успели выкунеть, переодеться, — пояснил Ефим.
Это анонс.