По сухим опавшим листьям зашуршал мелкий дождь. Вскоре его капли превратились в ледяную крупу, а к вечеру пошел мелкий снежок и земля побелела. Первый снег и… последние грибы вешенки на упавших стволах старых осин и тополей. Сизовато-серые упругие шляпки холодных грибов заполняют корзинку. Опускаются сумерки. По кустам, попискивая, перелетает стая синичек-лазоревок, собравшихся вместе. А чем больше глаз в стае, тем безопаснее. Но вскоре стая разделится, т.к. прокормиться зимой в угодьях птички смогут лишь с большой площади.

Снегопад с перерывами продолжался три дня. Похолодало. На реке, плывущий по воде снег, начал замерзать, превращаясь в лед. Из далеких таежных просторов прилетела звонкокрылая стая пестрых гоголей и, засверкав белыми боками, опустилась на широкое разводье. Посидев и оглядевшись, утки-северянки принялись бойко нырять за ракушками и водорослями, осевшими на дно. Позже появились и более редкие северные гости — большие крохали; пестрые, как гоголи, но покрупнее, и хвостики у них совсем не заметны. Крохали держались вместе стайкой из девяти птиц, то и дело, ныряя за рыбкой. Розовато-белой окраской и размером выделялся среди них матерый селезень. Над рекой грузно пролетел орлан-белохвост, мерно взмахивая широкими крыльями. Царя птиц молча сопровождала свита из серых ворон, обеспокоенных его появлением.

Через две ночи десятиградусных морозов река стала, и на ее тонком льду появились первые отчаянные любители зимней рыбалки. Простукивая пешнями лед, они с каждым днем все дальше уходили от берегов в поисках клева.

В лесу ветви деревьев и кустов опушила нарядная снежная бахрома. Белая перина укрыла землю. Природу охватил зимний покой, но сердце жизни в нем продолжает биться. Пестрый дятел с красным беретом на затылке деловито стучит в своей «кузне», расклевывая сосновую шишку. Снует вниз головой по толстому стволу дуба голубоватый с белой манишкой поползень. Смешанная стайка расписных синиц, весело перекликаясь, бойко теребит отставшую кору на ветках и стволах старых дубов, копошится в зеленой хвое сосен. На клене мелодично посвистывают алые снегири, осыпая на свежий снег узкие семена-крылатки. Дрозды-рябинники шумной стайкой опустились на рябину и суетливо клюют ее пунцовые ягоды, припорошенные снегом. Выпавший снег выбелил тропу, и в лесу пролегла первая лыжня.

В сад на кормушку начали прилетать разные птицы. Первыми появились вездесущие большие синицы, потом юркий короткохвостый поползень зачастил. Он прихватывал в клюв по три семечки за раз, уносил и прятал их про запас в разных щелях. Полевые воробьи дружной стайкой слетали с густой сливы и, суетливо поклевав просяных зерен, шумно уносились в ее крону. Их осторожность была не напрасна, т.к. почти каждый день в саду появлялся буровато-серый ястребок. Он камнем, пущенным из пращи, мчал среди стволов, в стремительном броске норовя поймать какую-нибудь зазевавшуюся птичку. После нападения ястреба птичье движение мгновенно замирало и возобновлялось лишь через несколько минут. А вот в сельские дворы стал наведываться ястреб-тетеревятник, точнее, крупная полосатогрудая самка.

— Уже двух моих несушек и петуха (!) утащила проклятущая «скопа», — с горечью жаловалась пожилая хозяйка, у которой брали творог и молоко.

Да, теперь придется держать кур в крытой загородке. Тетеревятница не то что петуха, а и молодого зайца, словив, унесет.

В полдень к кормушке наведывалось три синекрылых сойки. Приподняв на темени перышки, как бы с удивлением, они всякий раз разглядывали кормушку. Потом слетали на снег под деревья и там подбирали оброненные синицами зерна. Покормившись, сойки молча и как-то незаметно улетали. Иногда у забора слышались звонкие голоса желтокрылых щеглят, лущивших там семена развесистых лопухов. На сухом порыжелом хмеле, густо оплетающем забор, по утрам кормилась стайка снегирей. В снеговой опушке, среди серых самочек, нарядно краснели два самца. Иногда снегири перелетали на куст калины в конце огорода и там лакомились костянками ее ягод. Калина привлекала и других зимних гостей — свиристелей, светло-кофейных, хохлатых, таежных мухоловок. Они держались большой стаей в полсотни птиц и кормились в основном белыми ягодами омелы, вечнозелеными шарами облепившей ветви старых тополей и верб. В лугах на вербах свиристелей сердитым стрекотаньем встречал дрозд-деряба, сам зимующий здесь на омеловых ягодах. Тонко посвистывая, пролетали в небе стайки зеленых чижиков, направлявшихся в высокоствольные ольховники. Днем слышалось «тюрканье» летящей куда-то зеленушки. Голоса пернатых зимовщиков и они сами приятно оживляли заснеженные просторы сельских окрестностей.

День сократился до предела, а мороз прибавил. Пропали облака. В восемь утра из-за горизонта в морозной дымке показывался алый край солнца. Пройдя пологой дугой треть круга, уже в четыре часа пополудни оно уходило на покой. Опускалась долгая морозная ночь. В небе на востоке загорались семь голубых жемчужин прекрасного созвездия Ориона, в полночь проходившего меридиан. Север неба стерегла великолепная Большая Медведица. Всходила полная луна, блистая, как ледяное блюдо. Ее свет таинственно озарял спящее село, поля, лес, луга и речку, бросая на снег синие тени от хат и деревьев. На рассвете в дальнем ольховом болоте протяжно кричала сова — серая неясыть.

Снежный покров открыл страницы «белой книги», запестревшие узорчатой вязью всяких следов. Теперь можно было узнать подробнее о зимней жизни обитателей полей и леса. Дикие козы-косули ночью осторожно выходили из густого сосняка на соседнюю луговину, поросшую кое-где кустами краснотала, боярышника и дикими грушками. На лугах оленьки находили сухие стебли злаков, торчащие из снега. Но больше их привлекали старые ветлы в ложбине, где козы поедали тонкие кончики веток, обломившихся с верб под тяжестью снега. К вербам косули проторили тропы, по которым стал бегать и заяц-русак. Свою дневную лежку он устроил среди молодых белых акаций, густой полосой разросшихся вдоль грунтовой дороги. «Ушастик» кормился стеблями злаков и бурьянов, а привставая на задних лапках, дотягивался до лакомых молодых веточек боярышника, диких груш и яблонь. Кустики краснотала заяц не трогал, а обломившиеся ветки ветел и болотные ивняки его привлекали. Через луговину, от бора в ольховник, протянулись переходы кабанов. Они пересекали осоковый кочкарник и уходили в заросли густого тростника. По следам было видно, что тут ходят звери разного пола и возраста. Заоваленные отпечатки копыт меньше двух вершков в длину (вершок 4,45 см) принадлежали кабанцам и свиньям, державшимся раздельно. Свиньи образовывали семьи — кабаниха со старшими дочерьми и их годовалое потомство. Более крупные отпечатки оставляли кабаны-секачи. Как-то морозным солнечным днем я присел отдохнуть на толстый ствол упавшей вербы в шагах двадцати от дороги, идущей краем луга. Вокруг сверкал чистый снег, над головой сияло голубое небо, зеленели кроны сосен в бору за дорогой, и … звенела тишина. Часто взмахивая крыльями, к лесу пролетел ястреб с какой-то добычей в когтях. Вдруг шорох сбоку заставил меня повернуть голову. Опа! На пригорке у одинокой березки застыл лохматый, черно-бурый вепрь. В следующее мгновенье он рванул с места, задрав хвост, и, затрещав кустами, исчез в их густоте за дорогой у леса. Я поднялся, оглядываясь. Вдалеке на заснеженной луговине темнело еще три кабана, медленно переходящих у желтеющих тростников. До места, где только что стоял пришедший секач, вышло 72 шага. Там пролегала звериная тропа.

В другой раз встреча с кабанчиками произошла на гриве, поросшей старыми соснами. День был пасмурный с небольшим морозом. Справа тянулось тростниковое болото с тонкими ольхами, слева — разреженная дубрава. Кругом тишина, ни стука дятла, ни писка синичек. На снегу то и дело попадались старые и совсем свежие наброды коз и кабанов. Поодаль в дубраве я заметил пару косуль и остановился понаблюдать. Косули спокойно кормились, переступая точеными ножками. Иногда они подымали свои изящные головки с темными большими глазами и угольно-черным кончиком носа. Растопырив уши и застыв изваяниями, всматривались в просветы среди древесных стволов. Затем снова продолжали кормиться сухими стеблями трав, не опавшими листьями на крапиве, побегами дикой малины и, удаляясь, постепенно скрылись среди деревьев. Шурша по снегу лыжами, двигаюсь по гривке дальше. Впереди зеленеет густой кроной пышная сосна. Одна ее толстая нижняя ветка с налипшим снегом склонилась почти к земле. До сосны остается с полсотни шагов и тут, как бы вырастая из снега, под склоненной веткой появляются три кабанчика. Один этак с полцентнера и два поменьше. Тут же вприпрыжку они помчали к соседнему болоту и скрылись в тростниках. Осмотрев их лежки, неподалеку я заметил несколько сосен с содранной клыками корой, заеложенных грязью у комлей — кабаньи «чесальни». Около двух из них виднелись следы крупных секачей. По лугам и в ольховниках попадались крупные следы пары лосей. Копыто быка превышало в дину три вершка. На тихом ходу шаг лосей был с аршин (71,1 см), а на рысях превышал два аршина. Звери останавливались у молодой древесной поросли и скусывали тонкие ветки березняка, осинок и ивняков.

Через луга и дубраву к старому ольховнику вьется дорога со следами полозьев. По ней три раза в неделю, в санях, егеря возят сено, овес и кукурузу на подкормочную площадку, расположенную на поляне между дубравой и болотистым ольховником. Там, на площади в два десятка аров стоят под навесом ясли с сеном, неподалеку — из неплотно сбитых жердей квадратная загородка для кукурузы и там же вкопан выдолбленный сверху столб-солонец. Вся поляна испещрена многочисленными следами звериных копыт. На подкормку сюда постоянно приходят косули, кабаны и олени. Олени держались тремя табунками. В одном было три оленухи с быком-рогачом. В другом — пять ланок и бык-рогач, а в третьем — пять одних лишь быков с желтоватыми коронами ветвистых рогов. Следы копыт ланок-оленух похожи на косульи, но в полтора раза больше, а у рогачей превышают два вершка в длину. Если подходить тихо и не спеша, то уже издали на подкормке почти всегда можно было заметить какого-нибудь зверя. Днем там обычно бывали косули. Утром и под вечер появлялись олени, а уже в сумерках приходили осторожные кабаны. Копытные поедали не только подкормку. В бору, рощах и перелесках олени и косули скусывали концы веточек молодого подроста дубков, рябин, осин, верб и березок. Кое-где объедали хвою невысоких, отдельно растущих, молодых сосенок. Кабаны ковыряли болотистую землю в низинах, отыскивая корни рогоза и тростника, копались под дубами в поисках жёлудей. Везде, где бывали звери, тянулись их тропы. В нескольких местах они выходили из леса к реке и пересекали ее по льду, ведя в луга или на сельскую окраину.

За неделю до конца года в угодьях состоялся «сбор урожая» — провели охоту нагоном. В воскресенье под сводами старого бора прозвучало шестнадцать выстрелов. Двенадцать стрелков становилось на номера, а два егеря с парой выжлецов-гончаков гнали на них зверя. Стоя на номерах, охотники полюбовались на выходивших оленей-рогачей, видели с десяток косуль. Стреляли по пяти кабанам. Добыто было три кабана по центнеру и четыре огненно-рыжих лисы. Лисиц теперь много, но на стрелков выходит далеко не каждая…

На речке ниже моста с прихода ледостава осталась незамерзшая полынья. В мороз над ее темной открытой водой курился седой туманчик. Когда началась оттепель, полынья за несколько дней заметно увеличилась. На ней появилось два нарядных зеленоголовых селезня, а на следующий день — белая цапля. Она медленно ходила по мелководью у края льда, вглядываясь в холодную воду. Интересно, где она пережила прошедшие сильные морозы? До начала оттепели за мостом, на повороте русла с «Пахомовой ямой» сельские рыбаки таскали из лунок зелено-полосатых окуньков, налавливая по половине ведра в удачливый день. При потеплении рыбалка переместилась к берегам, где начали клевать красноперые плотицы. Возвращаясь от речки, издали вижу, как по заснеженному огороду крайней усадьбы побежали три светло-бурых собаки и скрылись за стогом сена. Собаки показались мне очень крупными и какими-то уж очень странными. Подхожу ближе, наблюдая, и думаю: «чего же эти псы не на привязи»? Подошел уже шагов на двести и тут, от стога, вдоль межи с вишнями понеслось три косули. В высоком красивом прыжке они легко перелетели двухаршинный забор из жердей и скрылись в кустах соседнего луга. Потянулся зверь к селу. Кабаны по ночам роются на ближнем выпасе у озерка, по левадам и крайним огородам. Косули — только что были чуть не в самом дворе у стога. А олень как-то «заглянул» в сад одной усадьбы, перемахнув саженную ограду из сетки. На обратном пути он был не так ловок и повалил в ограде столб. Зайцы набили узкие тропинки по сельским садам и огородам. Там они едят сухую лебеду, пырей, раскапывают озимку, скусывают нижние веточки слив и яблонь на заброшенных участках. Собаки им не помеха. Лежит себе косой днем в лежке на травянистой меже, в огороде, за сараем в бурьянах или у покосившегося забора и только чуть ухом поведет, если какой-нибудь новый звук послышится. А звуков в зимнем селе мало, особенно новых. Пройдет кто-нибудь по дороге, звякнет ведро у колодца, машина или трактор изредка проедут, провезут на телеге или в санях сено, потявкает со скуки пес где-то во дворе и все. Снова воцаряется холодная тишина, закутавшись в снежном тулупе…

К концу декабря прогнозы обещали сильную оттепель и бесснежье, но до этого не дошло. Правда, днем подтаивало, и с крыш шумно срывался мокрый снег, однако ночью опять брался небольшой мороз. Зимний убор продолжал радовать своей белизной. Новый Год пришел, как и положено, в белом с пушистой зеленой елкой, принесшей душистый запах зимнего леса в тепло дома.