Апрельское утро. Расцветает природа, со всех сторон спешит навстречу. Прохладный лесной воздух бодрит и пахнет свежей зеленью прорастающих трав. На кустах и деревьях первые листики только-только раскрываются, блестя как лаковые. Голубовато-синяя медуница мелькнет среди орешника, пахнёт тонким ароматом фиалка. Поют дрозды. Косуля вдруг дорогу перепрыгнет, или сбоку в сторону побежит. Невдалеке от дороги небольшой холм с мачтовыми соснами. Там на прогалинах и среди стволов кусты дрока желтым цветут. Холм от них будто золотой в малахите, окруженный зеленью пушистых сосновых посадок. У сосенок, растущих по краю, на втором колене от вершин метки лосиных зубов белеют, напоминая о прошедшей зимней поре.
Дорога через лес и ольховник к плотине выводит. По сторонам плотины расстилается ровная гладь двух обширных рыбоводок. Мелодично «кумкают» у берегов остромордые лягушки. На тихой воде утки и лысухи лодочками-корабликами темнеют, над водой белокрылые чайки кружат. За прудом, над бором канюки парят, кругами ходят и «канючат», воздушный простор делят. Темно-коричневый болотный лунь низко пролетает над серыми изломанными зарослями прошлогоднего рогоза. Водяная птица в раз насторожилась, следит, как лунь летит дальше. В заливчике среди рогозов плавает пара больших птиц с рыжими щеками и черными «ушками» из перьев по бокам головы. Наблюдаю в бинокль — это чомги. Птицы привстают на лапах, вытягиваются, красуясь друг перед другом белоснежными брюшками. Вот расплылись и вдруг одна приподнимается на воде, опираясь на хвост и лапы, быстро бежит по поверхности и резко тормозит перед своей парой. Затем, вновь отплыв и подхватив кусочек водорослей, возвращается к избраннице. Потряхивая и кивая головой, передает ей свое подношение. Настоящие танцы на воде перед рогозным занавесом исполняет птичья пара с необычными «прическами» из перьев.
За плотиной, вдоль пруда по влажному берегу тянется старый ольховый лес. Мелькнул среди стволов зеленым пером красивый дятел с седой головой. Взлетев на сухую вершину, затоковал: къя-къя-къя… У дороги, среди корней вековой сосны поблескивает родничок-копанка. Здесь всегда приятно глоток воды испить. И чудятся мне в нем свежесть талого снега, холод зимних вьюг, сладость сока берез и терпкость цветущих черемух. Вокруг таинственная тишина леса и яркий свет весеннего дня. На дне, где выходят из земли водяные струйки, едва приметно пошевеливаются песчинки. От копанки бежит ручеек и теряется среди густоты трав на мокром лугу. Луг розовый в цветках дремы и раковых шеек, а берег пруда в золотых лютиках. Темной зеленью длинных листьев у самой воды поднимаются пышные кусты болотных ирисов-касатиков с тугими остроконечными бутонами. Скоро они распустятся большими желтыми цветами. Воздух звенит от птичьих песен, а у родника в большом кусте черемухи с белым кружевом душистых цветов защелкал первый соловей.
Дубы только начинают покрываться светло-зеленой бахромой резных листочков. Солнечные лучи пронизывают дубраву. Свет и тепло вокруг побудили к жизни зеленые травы, листья; среди них цветы и птицы сверкают, как самоцветы. Фью-фиу, фью-фиу, — слышен чистый голос, перелетающей среди вершин, чудо-птицы. Ее распахнутые в полете крылья просвечивают золотом, и сама она лимонно-желтая — солнечная иволга, провестница скорого лета.
Лесная дорога ведет вдоль пруда. Бор редеет, и край леса распахивает бархатно-зеленую речную долину. В воздухе утренняя свежесть росистых луговых трав. На каждом стебле бриллиантовая капелька и в каждой играет лучик солнца. Неумолчно звенят в небе жаворонки. Вокруг голубой и зеленый простор. Жемчужной нитью, свитой из омутков и перекатов, плавно струится весенняя речка. Пара куличков-перевозчиков, посвистывая, снялась с илистого закрайка и, мелькая белыми полосками узких крыльев, ровно потянула над руслом. У омутков кое-где видны рыбаки. Каждый пару длинных лещиновых удилищ с берега настроил. Сидят, замерли в терпеливом ожидании желанной поклевки. У мысков, на поворотах, в водяных струях клюют серебристые быстрянки и красноглазые плотицы, ниже по течению — розоватые с синеватыми пятнышками усатые пескари, а где струя утихает, попадаются зелено-полосатые красноперые окуни. К середине дня клев замирает. Оставив удочки, устраиваем с отцом костерок. Пьем чай с пирожками, — мама нам их в дорогу испекла. Из приречного бора доносятся россыпи звонких песен зябликов, капель пеночек-теньковок, неумолчное токование лесного конька…
С первыми днями мая пришло настоящее тепло. Ярко светит солнце, южный ветерок приятно веет. Зацвела дикая груша; ее густая крона в белой кипени цвета. Стоит на краю леса и глядит, зачаровано любуясь, на речную долину. Там, по зеленым лужкам желтоголовые одуванчики разбежались. Полевые жаворонки звенят в синеве не умолкая. Веселая белая трясогузка у воды бегает, машет хвостиком и мошек ловит. Вода в речке просветлела. Течение колышет у дна стебли кубышек с пучками светло-зеленых молодых листьев. В омуте, мелькнув белым брюхом, из-под берега ухватила блесну щука, и устроила представление со «свечками» и тряской пасти, пытаясь освободиться от блесны. Умело поводив, отец ее на пологий берег вытащил. Радуясь удаче, хожу и хожу смотреть рыбину, трогаю рукой ее толстую скользкую спину. Щука шевелит полосатым хвостовым пером и ворочается, облепленная сухими травинками, открывает пасть со щетками острых зубов, показывая розовые жабры…
Через три недели опять держим путь через лес на речку. Лес стал еще краше. Поднялись, загустели травы. Воздух, как целебный настой, душистый бальзам. Ко-ку, ко-ку, ко-ку,…— звучит таинственно в глубине бора. На прогалине в дубняке из земли появилось лесное чудо — белый гриб-великан о пяти сросшихся головах-шляпках, единственный на весь обойденный лес. Гриб диво-короной заполнил корзинку и переполнил впечатлениями день, превратив все в сказку. А место тут необыкновенное. Рядом в сосняке кабанье дерево растет — невысокая кривая сосна с корой истертой секачами. Под пушистыми сосенками в середине апреля там свадьба была: пять ужей в золотых коронах свивались клубком в сухой траве, а в середине их царица — толстая, серо-зеленая, будто перевязь в два аршина…
Августовское утро. Перед крыльцом садового домика стройная невежинская рябина вся в плотных щитках оранжевых ягод. Когда первые лучи осветили ее ажурную крону из перистых листьев, ожила рябинка. Засновали по ее ветвям зеленоватые пеночки и серенькие славки-черноголовки. Подлетит птичка, схватит клювом ягодку и летит с ней на соседнюю грушу или яблоню.
Умываюсь холодной колодезной водой, сажусь в седло велосипеда, удочки на раме привязаны. Ранним утром приятно ехать по грунтовке мимо садов через поле к лесу. Кругом тишина потаённая. Птицы уже не поют, скоро и лето кончится, зато первые яблоки и груши поспевают — щедроты уходящего лета. Лес молчалив. Иногда стукнет о ветки сухой сучок, дятлом сбитый, пискнет синица, мышка в траве зашуршит. Вдруг сойка заорет истошно, уронив желудь. Вьется дорога знакомыми местами. Вот поворот, где осинник. Тут лужа всегда стоит, краем надо ехать и смотреть, чтоб в воду со скользкого окрайка не слететь. Длинный уклон к пруду потянул, вертеть педали не надо, только притормаживать. На краю леса песок разъезжен — авто поработали. Зато на дамбе плотный глинистый грунт. Едешь и по сторонам глазеешь. Справа вода, слева вода, а где же утьва? Есть, с полсотни насчитал. Расплылись, кормясь, похоже, кряквы. Дальше бором от пруда до речки уже всего-ничего осталось…
Кончается лето. Прошли дожди, похолодало. Наконец выдался солнечный день. После дождей вода в речке поднялась на пол-аршина и мутная. Дует сильный северный ветер, морщинит воду. По небу быстро несет белые кучевые облака. Снизу они темные и кажется, будто диковинные челны под парусами плывут. Над водой снуют ласточки-касатки. Водяная курочка вылетела из-под берега и плюхнулась у противоположного в густой зеленый аир. Из тростникового дворика на повороте русла пара чирков вылетела, а дальше кряква снялась. Утка встала уже на крыло и появилась на открытой воде. Летом ее тут не было, выводилась и держалась где-то по укромным мокряжинам в пойме.
Ловлю спиннингом в омутках на самодельную латунную блесенку-вертушку. Лепесток у нее подвешен к стержню на хомутке и хорошо вращается. Попался окунек в ладонь. Вот тяну вдоль крутого берега на течении, где глинистые глыбы в воду обвалились. Катушку небыстро верчу, чтоб блесна поглубже шла. Удар! Рыба повела вбок, удилище упруго сгибается. Похоже, щука. Тяну и … сход. Вот досада! Острие крючка обломилось. Зарез бородок больно уж глубокий, а возможно, еще и перекал. Меняю тройник. На следующем омутке, когда блесна из воды выходила, у самых ног щупарь вдогон вывернулся и промахнулся. Ну, не везет! А клев есть: две поклевки и промах — это уже что-то. Обловил все знакомые места против леса, обратно повернул, вниз по течению иду. Солнце уже полдень показывает. На повороте под крутым правым берегом негустой рогоз в воде разросся. Там на поверхности наплыв всякого речного сора из трав, водорослей и веток зацепился. Далеко забрасываю через плёс. Даю блесне сесть на дно, подсекаю, веду в полводы вдоль наплыва. Там тихо, все течение под левым берегом. Леска режет воду у наноса. Оп — хватка! Удерживая, отвожу рыбу на чистое, подтягиваю. Рыба верткая, ходит бойко. Села, вроде, хорошо — блесну в пасти не видно. Поводил, подвел к берегу, вытаскиваю. Что за чудо-щука! Золотисто-желтая с ярко-красными перьями, а спина смоляно-черная. Обычно щуки зеленоватые или желтовато-зеленоватые с желтоватыми перьями, а эта, как яркий цветок. Золотая щука еще удивила. На рыбалке я всегда внутренности из рыбы вынимаю и наталкиваю внутрь крапиву с полынью, чтоб рыбу свежей привезти. Так вот, у этой в желудке была рыбка и тоже золотая — линёк в три вершка! Знаменитая книга «Жизнь и ловля…» Л.П. Сабанеева утверждает, что щука линя не любит. Сколько потом не ловил, действительно, в щуках линьков никогда не было, и с такой окраской щук больше ни разу не попалось: ни в Ирпене, ни в Десне, ни в Днепре, ни в Роси.
С уловом домой приятно возвращаться, а с необычным — вдвойне. По дороге заглянул еще в заветный дубнячок, и не зря — грибков-белячков нашел. Пошли грибы после дождей. Шляпки у них загорелые, цвета мокрых прошлогодних дубовых листьев. Ножка светлее и вся укрыта выпуклой сеточкой с округлой ячеей. Грибы очень плотные, крепкие. Один грибок особенно хорош, как литой бочонок: в высоту и в толщину одинаков — полтора вершка…
Пришел конец сентября. Выходной выдался теплый, солнечный. В синеве неба белые перья длинных облаков веером медленно перемещаются с северо-запада. Велосипед легко катит по лесной дороге. Сухой лист усыпал лесную землю. В дубняке туда-сюда походил, никаких грибов не видно — сушь стоит. Тут слышу, набегает какой-то крупный зверь и постанывает. Замер я у дерева. В шагах тридцати белоногая лосиха показалась с приподнятой большой горбоносой головой. За ней, поотстав, лось-бычок с вильчатыми, оленьими, рогами. От близости крупных зверей мне как-то не по себе стало. Читал, что в гон сохатый якобы злой становится: не только на соперника яро бросается, а и на человека тоже. Стою, не шелохнусь. Лоси среди дубков скрылись. Я за велосипед и потихоньку к дороге подался. Тут слышу, лоси обратно повернули. Вновь я за ствол схоронился, замер. Шорох листьев, топот бега и постанывание приближаются. Опять недалеко бегут лоси. Интересно, но как-то тревожно — уж очень близко. Пробежали лоси, и я не стал задерживаться, своей дорогой на речку подался.
Мимо прудов, как всегда, проезжаю. Над водой вьется легкая дымка тумана. Стайки крякв плавают вдоль рогозов. Светлыми боками отражаются в воде уже вылинявшие зеленоголовые селезни. Над зарослями закружил серый с полосатой грудью крупный ястреб-тетеревятник. Бросаясь к воде, взмывая и быстро разворачиваясь, он выбирал удобный миг нападения на какую-нибудь оплошавшую птицу. Таясь в зарослях, кричали водяные курочки и лысухи, тревожно закрякали утки. Перестав кормиться, они сплылись на открытой воде в плотную стаю и следили за пернатым охотником, настороженно вытянув шеи…
Ирпень за сентябрь без дождей обмелел, вода просветлела, на глубинках по омуткам дно видно. По левому берегу спиннингист ходит, и вытащил щучку, а у меня только окунь сошел. У берега кое-где щурята-карандаши стоят и стрелой бросаются вглубь, когда прохожу мимо. Над поймой, вниз к Днепру прошумела тугими крыльями большая стая крякв — птиц сто, следом еще две прошли, поменьше. Мелькают над лугом осенние бабочки-желтушки, степенно летят к югу бабочки-адмиралы с красными и белыми лентами на бархатно-черных крыльях, присаживаясь на белые цветки ярутки. Коль не ловится щупарь, я червяков на лугу копнул и, размотав поплавочную удочку, принялся ловить в проводку по глубинкам. Изредка лениво клевали крупные трехвершковые пескари, причем, брали только на целого червя. На одном месте пара-тройка рыбешек попадется и надо переходить на другое. Стою на крутом берегу, за осокоревым поплавком слежу. Справа, на воде глаз какое-то движение приметил — по течению бобр с веткой плывет! Голова и темно-коричневая спина из воды выступают, хвост чешуйчатый, широкий, как весло. Так и проплыл у меня под ногами совсем близко, удочкой до него можно было дотянуться. Под вечер к юго-западу дымчатым облаком прошла большая стая диких голубей-вяхирей. Отлетают. Солнце золотым кругом зависло над дальними взгорьями речной долины. В вечерней тишине послышалось громко: крон-крон, и зашумели тугие крылья. Пара черных воронов, падая и взмывая, переворачиваясь набок, заиграла над темнеющим лесом…
Пришел желанный октябрь — месяц лучших грибов и утиных охот. По-особенному отдаются в душе его краски, и чувства складываются в слова. Готовя листопад, октябрь деревья пышно нарядил. Особенно роскошны клены. Их кроны все впитали краски и оттенки от теплой части радуги — и темно-красный есть и ярко-желтый цвет. Вон алый лист, червоно-золотой, бордовый и охряный. Еще — зеленый с переходом в желтый удивительных оттенков. И так весь клен. Какая пестрота и вместе с тем соцветье дивных красок! Но нет и двух похожих полно листьев. Березы белокорые стоят в желтеющих накидках по опушкам. А бересклет, в дубраве рдея с румянцем охры, черный жемчуг ягод в коробочки пурпурные сложил. Калина у ручья в коралловых намыстах пришла на праздник. В нарядном облаченье ходит Осень. Шуршит под ее тихими шагами ковер опавших листьев, и воздух пропитал их аромат. Как дышится легко в созвучье тишины. Сияет неба свод, до края налит света, пиалой бирюзы с каймою золотой…
В пушистых сосняках — осенние маслята, каштановые шляпки с млечной слезкой на желтоватых твердых порах снизу. Грибки холодные и крепкие, прячутся в темно-зеленых подушках кукушкиного льна и в бурой опавшей хвое. Свои ярко-красные клобуки в белых пупыринах там и сям выставили мухоморы. Наклоняясь за масленком, слышу какой-то шорох неподалеку. По сосновому междурядью убегает большеглазый лесной кулик вальдшнеп. В ольховнике сегодня тоже одного поднял. Начинается их отлет.
Ясное с утра небо стала затягивать пелена слоистых облаков, идущих с запада. Пролетают, тихо посвистывая, стайки зеленых чижиков к ольховникам у прудов. Там птички ловко шелушат коричневатые шишечки, гроздьями свисающие с тонких веток. Верхний пруд спущен. По черному илу обнажившегося дна степенно расхаживают серые цапли, множество чаек кружит над оставшимися озерцами воды и углублениями коренного русла, питающей пруд речки. Двое парней в высоких резиновых сапогах бродят с сачками, высматривая застрявших в мелкой воде карасиков. На нижнем приспущенном пруду посредине поплавками темнеют скопления уток — много, сотни две. В основном это кряквы. Поодаль держится стайка белобокой чернети. В разных концах пруда заметны несколько нырков-чомг. Утки купаются, ныряют, чистятся, выбравшись на старые почерневшие пни, выступившие из воды. Чомги постоянно исчезают под водой. Долго не видно остроносого ныряльщика, но вот, наконец, забелела его шейка. Покрутит головой нырец и опять — бульк под воду. В небе появился ширококрылый орлан-белохвост. Его, наверно, интересовали коропцы, но утки сразу насторожились и, когда орлан снижался, пролетая над водой, утки шумно взлетали, разбивались на стайки и разлетались по сторонам. Орлан переместился на верхний пруд. Постепенно утки успокоились и вновь собрались вместе большой стаей. Понаблюдав жизнь птиц, отправляюсь в сосняки искать грибы-зеленки. Вот подходящее место. Ровные сосны на сажени четыре вытянулись вверх. Среди стволов под склоненными ветвями мягкий ковер бурой хвои. Тихо хожу не спеша, наклоняюсь, под ветви заглядываю, где бугорок хвою раздвину, там зеленка может расти. Часто рытье кабанов попадается. Тут дикие свинки кормились. У сосняка на песке дороги мелкие и крупные отпечатки их заоваленных копыт остались. Наверное, мамаша с молодняком прошла. Меж двух стволов темнеет лежка в аршин, слой старой хвои в стороны сдвинут. На земле в лежке всего несколько рыжих хвоинок лежит, значит свежая, не успело больше нападать. Поднимаю глаза от земли и вдруг вижу в шагах двадцати человека, быстро отходящего. В ватнике, сапогах и… ствол ружья в руках блеснул. Воронение стерлось, наверное, от частого ношения под одеждой. Браконьер! А ведь здесь «зеленая зона». И как тихо подошел. «Так ведь он меня скрадывал!» — обжигает вдруг мысль, — издали за зверя мог принять. В раз не по себе стало. Вот так встреча! Сразу грибы расхотелось искать… Еду домой с неприятным впечатлением — черный человек и блеснувший ствол в сумраке сосняка.
Дома успокоили духовитый аромат пекущегося пирога с яблоками и новость. Знакомый отца с работы, Иван Иванович, ездил с братом куда-то за Переяславль-Хмельницкий и хорошо поохотились. Там не топкие обширные болота с тростниковыми зарослями, дно твердое, можно бродить. В резиновых «забродах» они ходили и взяли с подрыва: четырех крякв, красноголового нырка — светлоперый селезень, тяжеленный, еще чирка-свистунка и двух лысок! Что-то и смазали, да два подранка ушло. Услыхав из первых уст про такую охоту, отец загорелся поездкой, и в среду, придя с работы, сказал:
— Виделся сегодня опять с Иваном Ивановичем. Все подробно у него разузнал. В эти выходные они не едут. Поедем сами, в субботу. Готовься!
Ожидание и подготовка к поездке заполнили все мои мысли и свободное время оставшихся до охоты двух дней.