Нельзя сделать охотника из того, кто не чувствует влечения к охоте, да и вряд ли в этом есть какая-нибудь надобность. Такого человека не убедишь, насколько приятно пройти два-три десятка километров пешком с рюкзаком за плечами; полазать в камышах по пояс в воде; обсушиться у костра и выпить кружку чая, пахнущего дымком; переночевать в шалаше, просыпаясь от холода; не раз пережить за день и неистовую радость удачи, и горечь разочарований. Охотником можно стать только по влечению и призванию. Но и в этом случае не каждый может стать хорошим охотником, любящим природу, берегущим дичь, получающим от охоты отдых, физическую тренировку и закалку, бодрость духа и тела; иногда можно стать охотником, у которого «любовь к охоте» ограничивается лишь громадными оленьими рогами и эффектно висящим ружьем на стене. Бывает еще, что люди становятся просто браконьерами — хищниками. Многое зависит от того, какой пример имеет перед собой начинающий охотник, кто привил ему первые навыки и помог раскрыть подлинную прелесть охоты.

Знал я в юности одного старого охотника, Петра Васильевича, от которого перенял много хорошего. Познакомился с ним осенью, в разгар утиной охоты. Мне хотелось побывать на настоящие охоте, посмотреть, как охотятся бывалые, опытные охотники. Походы со своими сверстниками на ближайшие к городу болотистые низины, где нашей добычей были лишь кулики, чапуры (цапли) и кашкалдаки (лысухи), меня тогда уже не удовлетворяли.

Петр Васильевич каждое воскресенье ходил на охоту и всегда возвращался с добычей. Я заходил к нему обычно на следующий день. При мне он разбирал свои охотничьи вещи, аккуратно их раскладывал, просушивал, ставил заплаты, пришивал оторвавшиеся пуговицы. Чистил свою старенькую двустволку «Пипер-Баярд» 16-го калибра, заряжал патроны. И, конечно, рассказывал, картинно изображая свои удачи и неудачи, сопровождая их показом добычи, еще висящей на гвоздике в коридоре, и печально поглядывал на пустые медные гильзы. Тогда представляло немалые трудности обеспечить себя порохом и дробью.

Петр Васильевич считал, что на каждую сбитую птицу должно приходиться не больше двух патронов и, будучи хорошим стрелком, свою норму превышал очень редко.

— Ты понимаешь, — говорил он хрипловатым голосом, протягивая руку ладонью вверх, — летит утка прямо на штык, здоровущая; чуть осталось ей до перешейка, а она в сторону, вверх, винтом…, — и его поднятая рука с вытянутым указательным пальцем изобразила замысловатое движение утки. — На что уж я скрытно сидел в засидке, а все же заметила, — и Петр Васильевич сделал испуганные глаза. — Дал я по ней раз — летит, дал второй — пух посыпался, пошла книзу, села на середине озера. А как возьмешь? Два патрона… — и тут он сделал два выразительных жеста, словно выбрасывал эти патроны под стол.

Я всегда внимательно слушал его и искренне переживал вместе с ним все его охотничьи неудачи, так что, в конце концов, Петр Васильевич пригласил меня с собой на охоту.

— Только, — предупредил он меня, — идти придется ночью. Я кончаю работу в типографии в субботу поздно вечером, когда газету наберем и сдадим в печать. Если пойдешь, возьми с собой теплый пиджак и одеяло или плащ: ночевать будем прямо у озера. Где будем стрелять, там и спать, и чай варить. Ты уж не обижайся; у меня, брат, свои привычки. Возвратимся домой в понедельник днем. Тебе работа позволяет?