За селом, среди лесистых холмов протянулась к северу большая долина с полями и ручьем. Окружающие долину лиственные леса разделены просеками на прямоугольные кварталы по пятьдесят гектаров. Кварталы, выходящие к долине, неровные и разной площади из-за извилистых границ пересеченной местности. У егеря Василия Омельковича здесь 1300 гектаров лесных охотугодий, в которых учтено 74 косули, немало кабанов и ходят два лося. Из приведенных выше цифр следует, что средняя плотность косули на 100 га составляет 5,7. Для наших угодий это отлично. Например, в европейских хозяйствах для лиственных лесов считается оптимальной средняя плотность 6-10 косуль на 100 га.

Василию Омельковичу 64 года, он среднего роста, обычного телосложения. Лицо с овальным подбородком, небольшой слегка треугольный нос с прямой спинкой, неширокие скулы. Ровные, не густые брови, серые глаза с доброй хитринкой. В его разговоре и облике чувствуется мягкая веселость и доброжелательность. Охотой он занялся лет десять тому. До этого любил рыбачить в заросшем озере рядом с селом. В селе на пятьсот дворов 37 охотников, еще пятеро молодых ждут приема в общество.

В тот год приехали мы к Василю Омельковичу по направлению с лицензией на козу в конце декабря. Нас было девять охотников. Два крепких брата Ивановичи: Иван Иванович — лет сорока пяти, выше среднего роста, оборотисто-напористый и удачливый, почти всегда с дичью, говорит дельно, отрывисто; Виктор Иванович — младше Ивана на три года, весельчак, непоседа и балагур. Наш председатель — Александр Николаевич, с широким добродушным лицом, в очках, всегда приветливо улыбается (левая рука у него повреждена, но стрелок он классный). Эдуард Викентьевич — широкоплечий, высокий, подтянутый, средних лет, в зеленой фуражке вроде конфедератки. С ним Бой — рослый фокстерьер. Под стать Эдуарду Викентьевичу, но моложе, его друг Володя с мощным ножом на поясе в самодельных кожаных ножнах. Жора — среднего роста, чернявый, спокойный, молчаливый, лет тридцати. Стас — лет сорока пяти, среднего роста, в кожухе и лётном шлеме, смотрит пытливо широко открытыми глазами, скульптор. Мой отец — жизнерадостный, общительный, почти пенсионер, преподаватель. Я — молодой специалист. Кроме Володи, Виктора Ивановича, Стаса и меня, все остальные — сотрудники КПИ.

Василий Омелькович, как и прежде, радушно встречает и размещает нашу команду у себя в хате. В сенях, на расправилке сохнет лисья шкурка, — на той неделе взял «рыжую куму». Мех шкурки огненно-красный, пушистый и теплый. Все хвалят знатный воротник, а кто-то говорит: «начало шубе положено». Омелькович в ответ улыбается: «пока до шубы дойдет, наш век сойдет». Охотники начинают обустраиваться и заводят беседу с Омельковичем о разных разностях и, конечно же, об охоте, а я с отцом иду проведать деда Трохима. Знаем мы его по прежним охотам. Трохим Гордеевич маленького роста, совершенно лыс, худощав и очень подвижен. Овал лица его несколько сужен к подбородку. Крупные нос и рот, глубоко посаженые глаза. Лоб и щеки в складках глубоких морщин. Но ничего не поделаешь — жизнь и возраст — Трохиму Гордеевичу 72 года. Взгляд у него спокойный, внимательный. И хотя природа не наделила Гордеевича правильными чертами лица, душа у него ясная и чистая. Он не многословен, открытый, дельный, преданный охоте. Ружье у Трохима тульское, курковое, 16 калибр, двухствольное. В патронташе каких только патронов у него нет — и в разноцветных папковых гильзах, и в латунных. Их ему дарят приезжающие охотники. Трохим говорит, что некоторым патронам уже года по четыре, все никак их не выстрелит. Ходок он, несмотря на свои годы, изрядный. Где мы, там и он идет, взбираясь на холмы и спускаясь по склонам, возглавляя почти каждый загон. А ведь Гордеич старше большинства из нас на три-четыре десятилетия! Жена его, Софья Карповна, уже много лет болеет ногами, и хозяйство Трохиму приходится вести одному. Держит он кролей и кабанчика, а летом еще и огород добавляет хлопот…

Безлюдные сельские улицы тускло освещают редкие фонари. В окнах низенькой Трохимовой хаты-мазанки под толевой крышей еще горит свет. Открываем калитку. Черный песик по кличке Черкас рвется с лаем на цепи, но старенькие хозяева наш приход не слышат. В окне видны босые ноги деда, лежащего на печи, за столом в платке сидит Софья Карповна и медленно ест яблоко. Отец стучит в раму. Трохим слезает с печи, смотрит в окно, улыбается. Открывает двери, приветливо встречая на пороге. Всю неделю он проболел. «Качало», — говорит, но с нами на охоту завтра обязательно пойдет. Мы принесли на гостинец пшена, сливочное масло и сдобную булку-плетенку. Говорим об охоте. Трохим советует завтра начинать с урочища «Грабки», потом брать «Зинське». Побыв недолго в гостях, прощаемся до завтра…

На дворе еще ночь. Негромко заиграло радио. В комнате щелкает выключатель, зажигается свет. Начинают поскрипывать, открываясь и закрываясь, двери. Сладко потянувшись, лежу еще с минуту, думая о сегодняшней охоте. Как она пойдет? Повезет ли, и кому? Где в лесу сегодня будет зверь?...

Но надо вставать, почти все уже на ногах. Отец выкладывает на стол какую-то снедь к чаю, другие — тоже. Звякает посуда. Подымаюсь, убираю с пола свои «спальные принадлежности» — полупальто, рюкзак и шерстяное одеяло. Из кружки над тазом умываюсь холодной колодезной водой. За столом идет немногословный, короткий завтрак. Через полчаса выходим. На дворе встречает зябкая свежесть. Кое-где в окнах сельских хат горит свет. Взлаивает пес в соседнем дворе. По пути заходим за Трохимом Гордеевичем. Он уже полностью готов и, повесив на плечо свою «тулку», выходит с нами.

Рассвет встречаем в лесу. Воздух свеж и чувствуется небольшой мороз. Тонким белым слоем лежит снежок. Перед глазами белые холмы с прочерками древесных стволов, узорчатое плетение ветвей в снежной опушке. Вокруг притаилась тишина зимнего леса. Омелькович ведет семерых стрелков по дороге на номера. Двое наших с Трохимом выжидают, чтобы через полчаса начать гон. Первый загон в урочище, называемом «Каретник», получился разминочным. Были наброды коз, но зверя никто не видел. Во втором загоне я несколько раз пересекал «двухчётку» куницы. Ее прыжки, чуть меньше аршина, петляли между стволами и у валежника. Кое-где от дерева к дереву наследила белка, и было четыре косульих следа. На пути попалась невысокая дикая яблоня. Под ней в снегу валялись мелкие, коричневатые, гнилые яблочки. По следам было видно, что ими кормились мыши, куница и косули. Сбившись с направления, мы вышли левее стрелков. Если и был где-то тут зверь, то он остался в стороне. В следующем загоне опять попадались следы куницы, пробегала лисица, и прошел кабан.

Идти гонцом мне увлекательно и интересно, а когда мороз, так еще и тепло от постоянного движения. Лесные картины вокруг все время меняются. То увал потянется, то лог пойдет. По сторонам разные виды деревьев растут, то густо, то как в парке. Идешь, смотришь и слушаешь. Вдруг ударит впереди выстрел. Сердце в раз замрет и застучит чаще — зверь на стрелков вышел. А бывает, зверь до последнего таится, и вдруг выскочит неожиданно. Иногда только мельком его увидишь, а иногда пойдет прямо на тебя или рядом. Тогда и стрельнуть можешь…

Середина дня. После четвертого загона делаем небольшой перерыв. Отдыхаем, устроившись на ветровале, перекусываем взятым припасом. Трохим Гордеевич рассказывает, как двенадцатилетним парнишкой он побывал у графа В.В. Бобринского. Было тут у графа имение и охотничьи угодья. В больших огороженных участках леса разводили и охраняли косуль, кабанов, ланей — «данилок», как их назвал Гордеевич. Приплод выпускали в угодья. Был еще «фазанник», где выращивали фазанов и куропаток… Так вот, как-то в середине лета Трохим ехал с отцом на базар продавать сено. Встретили на дороге графа. Тот, узнав, что сено везут на продажу, купил у них его в два раза дороже, чем на базаре, и попросил отвезти к себе в усадьбу. Повернули они своего коня, привезли сено. Разгрузили. Граф пригласил пообедать. Отец ест с удовольствием, а маленький Трохим все по сторонам головой вертит. Его спрашивают, почему он не ест, а Трохим отвечает: смотрю, как тут все у вас — совсем не так, как у нас…

После войны Трохим долго жил на Дальнем Востоке. Работал на лесных промыслах. Охотился. Косули в тамошних лесах было «море». Осенью, в сентябре, она табунками уходит в Маньчжурию зимовать. Зная место, засядешь у брода на речке и нащелкаешь коз сколько надо. Косули крупные, раза в полтора-два больше наших. В тайге по распадкам лося, оленя-изюбря тоже стрелял, а кабанов мало; следы тигров видел…

После обеда мы провели еще два загона, но зверя не было. Под конец взяли «Герасимову Гору», или «Сопку», как называет этот холм Трохим. Метров на шестьдесят вздымает она свою плоскую лесистую вершину над соседней долиной. По склону горы шли следы двух крупных кабанов с отпечатками копыт в два вершка. На самой вершине, между двумя липами, темнели свежие кабаньи лежки, а среди мелкой поросли поодаль -еще одна, поменьше, там косуля лежала. Все следы были свежие. Зверь ушел отсюда, наверно, утром. Выйдя наверх, внизу, у дороги мы увидали свежую вырубку. На площади с полгектара белели свежими срезами пни, темнели поваленные стволы и сложенные поленницы, дымил костер, и виднелись лесорубы.

В село вернулись мы уже по тёмному. Ужинаем, обсуждая прошедшую охоту. Думаем-решаем, где охотиться завтра. Деды принимаются горячо спорить, откуда начать. Сходятся на том, что первый загон надо делать на восток от «Сопки» и дальше идти в сторону «лечебницы» — больницы, расположенной в лесу километрах в пяти от села. Не теряя надежду, в одиннадцать все укладываемся почивать.

Воскресное утро. Около семи часов мы уже бодро шагаем по лесной дороге. Светает. Ночью подсыпало свежего снега, но пришла оттепель и снег уже тает. Сыро. Поднимается небольшой туманчик. Первый загон, как и наметили вчера, делаем в логу, идущем от «Сопки». Тут ходило и кормилось под утро нескольких коз. Следки их копытец на влажном снегу, как печатные. По следам видно, что козы скусывали концы тонких веточек на грабовом и дубовом подросте, объедали бересклет и стебельки зеленых осок, торчащих кое-где из снега. Я шел загонщиком справа от Трохима. Вдруг он кричит: Пыльнуй! Замираю на месте. Смотрю, бежит ко мне заяц, уши с черными кончиками торчком держит. Вскидываю ружье, веду стволами. Заяц мелькает среди деревьев. Стреляю по нему в просвет древесных стволов на опережение, и ушастый летит кувырком. На мой выстрел прибежал Бой. Понюхтил, взял след, нашел косого, ткнул носом, посмотрел на меня и умчался продолжать свою «работу» с хозяином. Из загона прихожу с зайцем. Второй загон проводим где-то в девятом лесном квартале. Омелькович поставил меня в середине стрелковой линии напротив границы густого и редкого, более старого, леса. Стою под дубком с двумя стволами, выросшими от большого пня. Проходит с полчаса. Так хочется хотя бы увидеть зверя. Вдруг прямо перед собой вижу, из густого, в шагах полста появляется косуля. Не спеша бежит вправо, наискосок от меня. Вскидываю ружье к плечу. Косуля тут же ускоряется, мелькают, перекрещиваясь, ее высокие, тонкие ноги с черными копытцами. Стреляю раз, два. Коза отворачивает и мчит дальше. Гремят два выстрела на соседнем номере… И я, и мой сосед Стас «хорошо» мазанули.

В следующем загоне было три козы. Семь стрелков стояли пологой дугой по крупноствольному лесу. Две козы ушли через загонщиков, а одна вышла на стрелков. Прошла перед пятым номером, пересекла линию, промчалась позади 4-го, 3-го и 2-го номеров, и вновь пересекла линию, вернувшись в загон, между 2-м и 1-м номерами. Везде срывая оружейную стрельбу, умчала невредимой. Удивительно! и очень досадно. Четвертый загон вышел каким-то коротким, только с лисьими следами. В пятом загоне Эдуард Викентьевич стрелял по козлику. Тот буквально перепрыгнул через него в овражке и был таков. Бой, фокстерьер Эдуарда, погнался за козликом, но быстро вернулся на зов хозяина. Из-за Боя Викентичу приходится быть все время гонщиком, а «фоксу», похоже, это очень нравится.

Уже четвертый час. Все устали и остро переживают сегодняшние неудачи. Ведь было три таких возможности! И все упущены…

Делаем новый загон. Наверно он будет последним, т.к. начинает темнеть. Василий Омелькович расставляет девять стрелков по дороге среди мелкого леса с кустиками бересклета. Правый край с двумя номерами загибает по просеке. Сам же с Трохимом и Эдуардом будет гнать. С ними и «фокс». Я стою на первом номере слева. Вправо от меня стоит Александр Николаевич, за ним мой батя, и дальше остальные стрелки. Ожидание в полной тишине. Туман и подтаивающий снег глушат все звуки. В ушах — как будто вата заткнута. Кустарники бересклета мешают хорошему обзору. Парочка синичек-лазоревок деловито перепархивает по его зеленоватым веткам, стряхивая снег, и скрывается в их гуще. Двойными ровными цепочками от норки к норке под кустами отпечатались мышиные следки. На снегу кое-где темнеют опавшие крылатки семян клена, ясеня, липы. Кругом ни птичьего голоса, ни стука дятла. Все охвачено необыкновенной тишиной. Проходит, наверно, уже минут сорок. Похоже на то, что гонщики захватили большой участок или сбились с направления. Вдруг справа щелкает выстрел. Мгновенно весь настораживаюсь, впиваясь глазами в заросли. Спустя минуту, издалека доносятся еще два выстрела. Нетерпение съедает меня. Наконец, на дороге появляется Омелькович. Вместе спешим к стрелкам. Отец говорит, что на него бежало две косули. Подгадав просвет среди стволов, он выстрелил. Козы сразу отвернули в загон и, убегая, скрылись в зарослях. Спешим на правый край нашей линии, где было два выстрела. Там выясняется, что между двумя номерами пробежала только одна косуля. Тут появляется Бой, нос и бок у него в каких-то темно-красных пятнах. Так это же кровь! Переглянувшись, мы с отцом быстро возвращаемся и начинаем тропить следы вышедших на его номер коз. По следам видно, что после батиного выстрела косули сразу развернулись и немного разошлись на бегу. Через шагов тридцать от места их поворота, у левого следа появились капли крови. Проходим еще шагов пятьдесят. За кустиками что-то темнеет. Там, на снегу лежит крупная косуля. Поздравляю обрадованного отца. Около косули уже вертится Бой, наскакивая на нее и тормоша, хватая за ухо. Подходит раскрасневшийся Эдуард Викентьевич. Он шел вспять по следу ушедшей козы. Обмениваемся рукопожатиями и втроем выносим добычу к дороге. Косуля потянет, пожалуй, больше двух пудов. Копыто у нее 6 см (обычно у коз копыто не больше 5 см). На дороге нас встречают радостными восклицаниями. Все поздравляют отца с полем. Расчувствовавшись, он с благодарностью обнимает улыбающегося Омельковича и, как всегда серьезного, Трохима…