Поселившись с Петром в деревне, мы, недавние выпускники института — молодые охотоведы, первый день посвятили детальному ознакомлению с местностью. Здешняя болотистая равнина и озеро имеют большое значение для пролетной дичи. На озере птицы отдыхают, собираясь на его укрытых плёсах, а на болоте — кормятся. По обширной болотистой низменности, сколько видит глаз, простираются луга, покрытые редкими кустиками тальника. Бесчисленные лужи и маленькие болотца блестят там, среди зеленовато-желтого ковра осок, ситников и мхов. Между этими водными блюдцами во все стороны расходятся наполненные водой канавки-протоки. Они идут то прямо от одной болотинки к другой, то причудливо извиваются по лугам. Не затопляется водой только одинокий, стоящий у берега залива холм. Холм чрезвычайно похож на каравай хлеба, потому и назвали его: «остров Коврижка».
Днем на лугах охотнику почти нечего делать — мало здесь днем птиц. Лишь при внимательном осмотре в бинокль можно заметить, где стайку чирков, плавающую в какой-либо луже, где несколько куликов, ковыряющих раскисшую почву, где пару крякв. Иногда над равниной слышится звонкое посвистывание: «фьюиить, фьюиить, фьюиить». Это пролетают кроншнепы. Их призывные голоса, как звучные флейты, поют в вышине неба.
Днем птичье оживление кипит на соседнем озере. Берега озера обросли высокими непролазными тростниками, которые скрывают от любопытных глаз обширные внутренние плёсы. Только кое-где в просветах зарослей с берега можно увидеть водную гладь с небольшими низменными островками. Там, на озере, — всюду птицы. Птиц такое множество, что местами их плотные стаи совершенно закрывают воду и отмели. Неумолчный гомон, кряканье, посвистывание, гогот, всплески слышны над озером, наполняя собой окрестности.
Временами среди этого гомона вдруг возникает треск, как будто начался горный обвал, и покатились с кручи потоки камней. Шум нарастает и ширится, а над озером поднимается живая, колеблющаяся туча. Она проносится над водой и тростниками, описывая большие круги. Это испугались чего-то утки, и громадная их стая взвилась в воздух. Шум от многих тысяч крыльев подобен грохоту лавины. Но вот тревога миновала — и утки снова садятся на воду, шумя, как большой водопад. Такого количества пернатой дичи я прежде нигде и никогда еще не видывал.
Изобилие дичи привлекло сюда много хищных птиц. Вот медленно летит тяжелый орлан-белохвост. Ему трудно поймать живую, здоровую утку. Орлан высматривает, нет ли где больных или раненых птиц, не плавает ли где нелетная утка. Трудно ему разобрать, где здоровые, а где больные, когда на воде тысячи разных птиц сидят плотными косяками. Но у орлана есть излюбленный прием. Он устремляется к воде, шумя крыльями, и проносится над самой поверхностью, вытянув вниз лапы с растопыренными когтистыми пальцами. Этого достаточно чтобы все здоровые птицы взвились в воздух. На воде остаются все нелетные.
Если орлану удается сразу же подцепить когтями какую-нибудь птицу, он ее уносит, и его охота на этом заканчивается. Но чаще бывает так, что нелетная или зазевавшаяся утка ныряет под воду, спасаясь от хищника. Тогда орлан кружит над плесом, выслеживая утку, и бросается на вынырнувшую. Если утке удается с первого раза увернуться от его когтей, она начинает хитрить и не всплывает вся, а лишь высовывает голову или клюв, чтобы подышать. Орлан взлетает повыше и падает камнем сверху, стараясь с маху пробить водяной слой и схватить утку под водой.
Охоте орлана иногда мешает другой пернатый хищник, более верткий и быстрый. Это орел беркут. Порой он ловко подхватывает утку и уносит ее прямо из-под носа у орлана. Орлан-белохвост силен, но не поворотлив и довольно-таки благодушен. Он уступает дорогу беркуту и даже соколу сапсану. Если сравнить этих трех птиц по повадкам со зверями, то беркут будет пернатый тигр, орлан — медведь, а сапсан — пантера птичьего царства.
Интересно наблюдать, как сокол-сапсан охотится за утками. Он появляется всегда неожиданно там, где много птиц находится в воздухе. Набрав большую высоту над летящей стаей уток, сокол пикирует на намеченную жертву, развивая при этом такую скорость, что воздух звенит под его острыми, изогнутыми крыльями. Приближаясь к жертве, сапсан выставляет вперед лапу с оттопыренным когтем заднего пальца и черкает этим когтем утку по шее. Утка и сокол продолжают по инерции лететь в прежнем направлении, как будто ничего не произошло. Но вот утка кувыркнулась и падает вниз: у нее как ножом перерезано когтем сапсана горло. Сокол по крутой спирали спускается следом за жертвой. Утка ударяется о землю, и сокол забирает ее.
Различны способы охоты у орлов и крупных соколов, но эти птицы часто как бы помогают друг другу. Орлы спугивают уток с воды и заставляют их кружиться в воздухе. Этим пользуются соколы и совершают свои неотразимые воздушные нападения. Если сбитая соколами птица падает в воду, то она обычно достается орлам, т.к. соколу трудно взять добычу с воды. Поэтому, завидев над собой сокола, утки стараются поскорее опуститься на воду, но там их беспокоят орлы.
Настоящие, или благородные утки: кряква, серая, шилохвость, широконоска, чирки и другие неохотно ныряют, делая это в минуты крайней опасности. Кормясь на мелких водоемах, они погружают в воду только шею и, достав дна, перебирают клювом донный ил. Если не хватает длины шеи, утка опрокидывается вверх хвостом и удерживает равновесие движениями лапок. Но все, что находится под водой глубже сорока сантиметров, уже недоступно настоящим уткам. Поэтому на глубокой воде эти утки только отдыхают на безопасном расстоянии вдали берегов. Нырковые утки: чернеть, гоголь, турпаны и другие — наоборот, прекрасно ныряют и плавают под водой, добывая себе корм на глубине. Только необходимость в перелете или сильное волнение на водоеме заставляет нырковых уток подниматься в воздух.
Незадолго перед закатом солнца вдруг затихает разноголосый птичий гомон и на озере воцаряется тишина. Утки и гуси, собравшиеся на плёсах, будто ждут какого-то сигнала, чтобы подняться в воздух. Этот сигнал — время. Солнце возвещает его своим последним оранжевым лучом.
Перелет начинают чирки. Они поднимаются целыми тучами, делают широкие круги, набирая высоту, и устремляются в путь. Стая за стаей взлетают они с озера и наполняют посвежевший вечерний воздух свистом и хлопаньем крыльев. За чирками идут свиязи, шилохвости, проносятся косяки нырковых уток, летят гоголи, и в небе слышится мелодичный перезвон их крыльев, как будто к каждой птице привязан серебряный колокольчик. Позднее идут кряквы, солидно и неторопливо. Уже в темноте, огласив окрестные тростники неистовым гоготаньем, отправляются в путь гуси гуменники. Откуда-то из-за озера летят журавли; их уже плохо видно в темнеющем небе, но долго слышится их звонкое курлыканье…
Мы раздобыли у местного охотника небольшую лодку, чтобы плавать по озеру. На озере наблюдали за жизнью птиц, вели их учет. Кроме того, нам нужно было добыть несколько шкурок уток касаток для нашего профессора и исследовать содержимое желудков уток разных видов для выяснения состава их питания. Охотиться мы решили во время наблюдений за кормежкой уток на болотистых лугах. Каждый из нас заранее подыскал себе удобное для охоты место. Я обосновался недалеко от острова Коврижки, на сухой овальной площадке между тремя широкими, но мелкими лиманами. Воды в них было всего по щиколотку, и там плавало много рачков бокоплавов. Несомненно, что ночью здесь кишмя кишат утки. Это было видно по тому, что все глинистые берега лиманов были сплошь истоптаны лапками уток и всюду лежали утиные перья.
Солнце еще не коснулось горизонта, когда я отправился в луга на выбранное место у острова Коврижки. Над лиманом изредка пролетали разные кулики и небольшие стайки уток. Я наломал веток тальника и устроил себе «засидку» — нечто вроде искусственного куста, посреди которого и сел на найденный древесный обрубок. В ожидании лёта уток я осматривался по сторонам. Было тихо; только с озера слабо доносился гул птичьего сборища да над ухом попискивали ранние комары. В метрах шестистах от меня устроился на своем месте Петя. С ним мы условились одновременно занять свои охотничьи «номера» и вместе потом возвращаться после охоты в деревню.
Краски заката ложились на воду лиманов и зажигали их багровыми отблесками. Солнце опускается все ниже. Вот оно уже уходит за горизонт. На озере наступила полная тишина, возвещающая скорое начало утиного лёта. Посматриваю в небо и прислушиваюсь. Вот донеслись отдаленные крики журавлей. Прошла минута-две, и над лугами появились первые стаи уток. Воздух наполнился свистом, шипеньем, кряканьем. Темнело в окрестностях, и все гуще шли стаи. Утки в разных местах опускались на воду и мокрый берег, многие — неподалеку от моей засидки. Небо от множества стай казалось затянутым движущейся темной сеткой. Чирки большими стаями проносились надо мной с невероятной скоростью. Вряд ли много найдется охотников, которые видели нечто подобное.
Я стрелял вправо и влево, быстро целясь то в одну, то в другую птицу, выискивая, какая поближе, и, разволновавшись, в конце концов, посылал дробь в пустое пространство. Было очень трудно сосредоточиться и стрелять в намеченную птицу, не обращая внимания на других. Стволы моего ружья накалились так, что обжигали пальцы, но я все продолжал его заряжать и стрелять без задержки. Когда из взятой мной сотни патронов осталось всего штук двадцать, я, наконец, овладел собой. Темнота сгущалась, уток уже стало плохо видно на фоне неба. Я стал стрелять редко и только по тем птицам, которые пролетали или садились поблизости. Сбитые утки падали в воду и на соседний берег. Вскоре патроны у меня кончились. Я вылез из засидки и стал собирать сбитых птиц. Подобрал всего одиннадцать уток.
Лёт еще продолжался, постепенно ослабевая. Птицы расселись по окрестным лиманам, и будут теперь кормиться там до утренней зари. Послышался протяжный трубный звук. Это Петр трубил в стволы своего ружья, вызывая меня. Я ответил ему таким же сигналом, и скоро мы сошлись вместе. Петя сбил двадцать шесть уток и признался мне, что «отчаянно» мазал. Это меня несколько утешило, и я честно рассказал ему, что сотней патронов сбил лишь дюжину. Мы шли, тихо разговаривая. С неба доносился гогот пролетавших гусиных косяков. Придя на ночлег в деревню, мы пересмотрели добытых уток. Оказалось, что среди них было только две касатки, остальные — кряквы, шилохвости и чирки. Касатки меньше кряквы; селезень касатки очень красив: спинка у него буроватая с беловатыми поперечными полосками; зоб и брюшко сероватые в струйчатом узоре, шея белая с темным ошейничком зеленоватого отлива; голова красновато-коричневая сверху и темно-зеленая с боков, на затылке длинная, мягкая перьевая косичка; на плечах завитки из бархатно-черных перьев, как бараньи рожки. Нам нужно было добыть касаток не менее десятка; поэтому мы решили повторить вечернюю охоту на лугах в ближайшие дни.
В следующие охоты вечерний лёт был по-прежнему обильный. Мы стреляли уже более успешно, добыв более сотни уток и среди них двенадцать касаток. Больше нам было и не нужно. Два дня мы потратили на обработку своей добычи. С касаток мы сняли шкурки для чучел, пропитав их раствором мышьяка, чтобы они не портились. Из всех остальных уток извлекли желудки, вынули из них содержимое, просушили его и уложили в отдельные пакетики. На каждом таком пакетике надписали: вид птицы, вес, пол, место добычи и дату. Выпотрошенных уток мы сдали нашей хозяйке, у которой остановились в деревне, и она нам ежедневно готовила отличнейшие утиные супы.
Дело было сделано, и нам оставалось только возвратиться домой в поселок Сосновку, на кордон таежного заповедника.