Середина сентября. Очень жаркий день, в тени 27 градусов. Отец остался в хате поговорить с Владимиром Сергеевичем — школьным другом-одноклассником, а я понес к речке байдарку «Таймень-3» в двух чехлах. Вечереет, солнце опускается к горизонту. На берегу собираю байдарку; пот капает со лба. Наконец, за полтора часа я управился и в 19.25 мы с отцом отплыли. Провожать нас Владимир Сергеевич пришел на берег с женой и дочкой; в дорогу они снабдили нас картошкой, помидорами, буханкой сельского хлеба, арбузом.

Плывем, не спеша, помахивая веслами. Отец вспоминает знакомые с детства места и рассказывает о них. Вот «Бенедова яма» и большой камень-валун, с которого на удочку таскал ершей. Под камнем есть нора и в ней, бывало, ловил налимов руками. Проплываем мимо, а рыбак, сидящий на валуне, услыхав рассказываемое отцом, удивился таким, не всем известным, подробностям, и сказал, что нору уже лет пятнадцать тому, как илом забило. Дальше минуем еще один приметный камень в воде, но поменьше. Справа подходит к речке сосновый лес, в котором по праздникам отдыхали родители (мои дед с бабушкой); ниже леса речка делает крутой поворот с ямой — «Большой Ривец»…

В густых сумерках останавливаемся ночевать на правом берегу, у кручи, поросшей кленами и белой акацией. Ставим палатку. Перед ужином окунаемся; вода еще не очень холодная (взятый отцом градусник показал плюс девятнадцать).

У костра отец вспоминает былое: «Видишь, лесок-ольховник темнеет на том берегу, под склоном? Там с отцом, твоим дедом, бывало, охотились. Однажды, поздней осенью пришли мы туда. Отец оставил меня у ольх на краю луга, а сам пошел в рощу с другой стороны делать нагон. Стою с ружьем, смотрю, слушаю. День выдался сырой, туманный, и тишина. Снега еще не было. Жду, жду… вдруг — оп! из ольховника заяц выскочил и сел в шагах двадцати столбиком у кочки. Я давай ружье тихонько подымать, а заяц — раз! и обратно в ольховнике скрылся. Досадно мне. Опустил ружье, стою не двигаюсь, лишь глазами по сторонам вожу. Проходит какое-то время. Тут, вроде бы хрустнула ветка в зарослях. Вижу, поодаль, среди стволов отец ходит. Вдруг из ольховника, где и раньше, снова выскакивает заяц и помчал, заложив уши. Я свою «двадцатку» вскинул, приложился: бах! И «косой» пошел кубарем, мелькая белым низом…

Эх, сколько же в здешних местах прежде водилось зайцев! Бывало, зимой выйду после школы со своим «куцепалом» (легкой бельгийской двустволкой 20-го калибра), похожу по окрестным полям или пройдусь лугами у речки, и возвращаюсь домой с «ушастым». У нас в чулане зимой постоянно пара зайцев на холоде висела…

А то, как-то в конце ноября пошел я охотиться в сосняк, который выходит к речке ниже железнодорожного моста. За мной тогда увязался Скукум — наш серый, крупный пес-дворовик. Говорили, что у него примесь волчьей крови была. До этого он на охоту ни с кем не ходил, признавал только маму. Вхожу в лес, в нем влажно и тихо. Хвоя, как мягкий ковер под ногами. Среди сосенок поднимается от меня в меру русак. Стреляю: бах!бах! и вижу, подранил его. Скукум сразу же за подранком молчаливо припустил, и скрылись они за стволами. Снега не было, я пошел дальше наугад. До вечера проходил, больше зайцев не видел. Несколько раз звал Скукума, но без результата. Прихожу домой. Где Скукум? У мамы в теплой кухне на спине лежит — лапы на стенку поставил, брюхо, как барабан. «Ты зачем, паразит, моего зайца сожрал», — говорю ему сердито. А он только глаза жмурит и своим толстым хвостом по полу стучит. Ну, что ты ему сделаешь?! Но с тех пор со мной больше не ходил».

Воспоминания, воспоминания… Отцу шел семьдесят второй год, и ему было что вспомнить. Много воды утекло в его родной речке с того дня, когда он впервые двухлетним малышом увидел ее прекрасные берега…

Первое утро нашего путешествия; встаем в восемь. Над речкой и по лугу левого берега молоком разлился туман. Разводим костер, делаем чай, завтракаем, любуясь речкой. Сложив палатку и остальные вещи, отплываем. По пути останавливаемся в подходящих местах, ловим спиннингами. На повороте, в ямке с отмелью, на блесны-вертушки с лепестком из красной меди нам попалось по окуньку. Зайца видели, побежал от берега по лугу к пасущемуся коровьему стаду. Впереди, слева показалась припойменная возвышенность, изрезанная оврагами. С берега за кустом рыбак удочкой ловит в проводку, говорит, язики попадаются. Проплываем под мостом у сахарного завода; его труба была видна издалека. Дальше речка пошла ровным руслом в низких илисто-глинистых берегах, поросших тростниками и кустиками лоз. Высокая вода после дождей залила низменное левобережье. На разливе кое-где виднелись утки; они перелетали и плавали стайками, кормясь по мелководьям. На правом берегу, у леса коровник, а прежде там было большое болото. Отец стал вспоминать, как в этих местах счастливо охотился более полувека тому…

Я увлеченно и весело глядел по сторонам, налегая на весла, не задумываясь тогда, что для отца это путешествие было прощанием с рекой его юности. Столько лет прошло…

Минуем по левому борту длинное село; табунки домашних гусей на зеленых лужках щиплют траву и купаются в речке. Поднялся сильный ветер, нам встречный, еле выгребаем по прямому руслу. На одном отрезке даже пришлось байдарку метров триста тащить вдоль берега. Тут, на лугу, потравленном скотом, у рощицы из верб и вязов виден загон из жердей с сараем-кошарой, в нем коровы отдыхают. Вскоре, слева, за речной долиной показались зеленые холмы-горы со сглаженными верхами, укутанные густыми лиственными лесами. Ближняя гора называется Пастушка, за ней видна Довгуля и далее, самая высокая, — Девица. Речка тут саженей пятнадцать шириной, с глубиной в сажень-полторы, течет в тростниках, отворачивая вправо, к селу под лесом. Места — подходящие для ночлега и, миновав горы, останавливаемся на левом берегу за полтора часа до захода солнца. Ставим палатку на лужайке между речкой и насыпью, поросшей травой. Насыпь сделана, чтобы на лугу сеять кукурузу, но в половодье луг все равно заливается — затея не удалась, т.к. насыпь короткая вышла.

Ветер стих. На противоположный берег приехал парень-рыбак на мотоцикле. До сумерек он поймал пять подъязков и одного язя на килограмм. Парень оказался общительным и словоохотливым, рассказал, что часто тут ловит; от его села, дорогой через лес, сюда пять километров; ловил он на «кузнечиков» — луговых кобылок.

Вечереет. Мы принялись варить суп с картошкой и пойманной утром рыбкой. Ужинаем, негромко разговаривая. В темноте пролетела неподалеку пара чирков, затем просвистела крыльями утиная стайка. Наш мирок с огоньком костра у куста лозы уютен и необыкновенно приятен. Мне он казался какой-то волшебной комнатой, наполненной духом природы. Было так спокойно и хорошо. В таинственной отрешенности воцарившейся ночи я внимал ровному голосу отца:

«В тех местах, где мы сегодня уток видели, была болотистая низина с небольшими озерами, поросшая тростником и рогозом. Ты видел, что даже сейчас, осушенная дренажными канавами, эта пойменная низина привлекает уток. Так вот, когда там были озерки и болотины, в них водяные курочки и чирки водились; бывали и крыжни, но за крыжнями лучше было идти в большое болото к лесу. Мы с Миной туда иногда и отправлялись».

По прежним рассказам отца я уже знал его друга — сельского охотника Мину Сергеевича — на девятнадцать лет старше отца, спокойного, худощавого, среднего роста. Носил Мина потертые пиджак и брюки; летом везде ходил босиком, даже в лесу по шишкам. Было у него два брата: средний — Свирид и младший — Антин. Неженатые братья занимали вторую половину хаты. Хата-мазанка, крытая соломой, стояла на краю села. Марийка, жена Мины, худенькая, подвижная, всегда чем-то была занята в доме или во дворе. Между делом бывало, вычитывала Мину, что хозяйство он, как следует, не смотрит, а знает только своих «качок» да рыбу. Когда мой отец приезжал на велосипеде к Мине в гости на охоту, Марийка обычно ставила на стол в виде угощения яичницу и макитру картошки с салом, а иногда, с тушеными в русской печи болотными погонышами и пастушками, очень вкусными…

«Болото это, продолжал отец, когда-то давным-давно было озером, но постепенно всё заросло кувшинками и рогозом. Дно в нем было илистое, но не вязкое; у берегов глубина по колено, а ближе к середине доходила по грудь, а где и выше. Мы с Миной вешали патронташи на шеи и забродили с ружьями. Не спеша шли вдоль берега; по сторонам начинали взлетать утки. В основном, там водились кряквы, да такие здоровенные, — взлетают рядом, так будто гуси. Охотились мы там бродом в августе и начале сентября, пока вода еще была не холодная. Хорошая выходила охота. На этом болоте я и первого своего крыжня сбил в лёт…

А поздней осенью, когда болота уже начинали прохватываться ледком, утки иногда появлялись на самой речке. Как-то в начале ноября-листопада вышли мы с отцом на зайцев. День был ясный, утро с морозцем. Воздух так чист, что отчетливо виднелись вдали на взгорьях высокие, стройные тополя и сельские беленые хаты-мазанки, пушистые зеленые сосны в лесу за речкой… все далекое, а такое близкое. На повороте «Большого Ривца», где мы с тобой вчера ночевали, заметили издали на воде стайку крякв. Решили их скрасть. Я, молодой, горячий, подползу, а отец станет ниже за кустами белолоза. Подобрался я к тому месту, где на реке уток приметили, выглядываю. Нету уток нигде. Подымаюсь во весь рост, верчу головой. Тут, из-под самого берега утки от меня вырываются, блестя на солнце светлым подбоем крыльев. Стреляю на подъеме бело-пестрого, зеленоголового селезня, он валится в воду. Вторым выстрелом сбиваю утку; она тянет за реку и падает поодаль в лугах. Отец тоже сбил селезня. Достали мы из воды крякашей, течение их к берегу поднесло, и пошли искать лодку, чтобы на правый берег переправиться за упавшей уткой. Против села нашли челн с шестом, переплыли речку. Пошли лугом в замеченном направлении. Встретили пастуха, поздоровались. Он показал на место, где утка упала. Там и нашли крякуху. Добытые утки были, как литые; у каждой перышко к перышку с плотной подпушкой, — отменная дичь!»...

Новое утро. Встав в семь часов, мы сразу принялись рыбачить. Удочкой на кобылок поймали четырех красноперых язиков, а на спиннинг отец выудил в яме двух окуньков, щучку-травянку и щуку больше кило (длиной с локоть). Наловив столько рыбы, мы устроили дневку и принялись варить уху.

День выдался такой жаркий, что мы даже окунались и немного поплавали. Над лугами весело мелькали крылышками осенние бабочки-желтушки. На розовую головку клевера присела необыкновенно красивая бабочка-павлиноглазка с желто-сиреневыми радужинами-пятнами по углам карминных крылышек. Греясь на солнце, она кормилась нектаром цветка. Над долиной появилось четыре крупных птицы и стали кружить, набирая высоту, гортанно покрикивая. Журавушки! К ним присоединилось еще шесть птиц. Без взмахов крыльев журавли ходили парами, поднимаясь кругами все выше и выше в сияющее голубое небо и, выстроившись клином, пошли в сторону полуденного солнца.

Я отправился побродить в окрестностях — новые места всегда интересно исследовать. Кое-где на лугу еще цвел белыми корзиночками терпкий тысячелистник, розовели луговые васильки, голубела колосками высоких соцветий моя любимая вероника, желтели изящные цветочки льнянки; у речки попадались кустики высоких стеблей целебного алтея.

Вокруг простерлись сентябрьские дали, озаренные сияющим солнцем. Сколько в них простора и света! И так было хорошо в лугах у речки! Чистый воздух пах сухими травами и привядшими листьями, которых уже коснулась волшебная кисть осени. Голубая речная вода и золотые покосы, бирюзовая чаша огромного неба, тихие голоса улетающих птиц и осенние бабочки — порхающие цветы — на последних цветках. Лето уже простилось жаркими днями, но в полдень оно еще возвращалось теплом солнца. Природа восхищала и удивляла, радость общения с ней трепетом отдавалась в моей восторженной душе. С замиранием сердца вглядывался и вслушивался я в окрестную тишину, наслаждаясь ее покоем. И не нужно было спешить, оставалось только вспоминать, и любить дивную земную красоту в умиротворении оставшихся светлых дней…

В травах у лоз протянула свои колючие плети ежевика с гроздьями сизых ягод; я набрал их с пригоршню для чая. Неподалеку белели хаты небольшого села. Там, в крайнем огороде пожилая пара копала картошку. Отец пошел к ним, думая купить огурцов. Но, оказалось, что огурцы уже отошли, и отец принес килограмма два помидор-сливок.

Ночью поднялся ветер и заморосил дождик, но шел недолго. Утром мы сделали вкусное жаркое с луком, помидорами и картошкой. В полдень отплыли. Дует встречный ветер. Речка течет среди лугов в широкой долине. По ее берегам высятся старые ветлы, шумя на ветру пышными серебристыми кронами; морщинистые стволы верб в полтора-два обхвата. У многих деревьев поломаны бурей ветки (буря пронеслась здесь в начале августа).

Через километра три по берегам потянулись выпасы, на них пестрели стада буро-пегих коров. В реке, на поворотах русла стали попадаться ямы. Ловим в них, но рыба не берет. Появились песчаные берега, радуя глаза (выше берега были из плотной глины). Миновали бетонный автодорожный мост. За ним, через километр, слева впал небольшой приток. На его устье рыбак удил плотичек и окуньков. Дальше чаще пошли на реке ямы и песчаные берега с кустарником. В одном месте на речке плавала кряква и чирок. Они почему-то держались вместе и не улетели при нашем приближении, а только отплыли под берег. Справа подошел сосновый лес. Русло петляет в обрамлении старых верб. Среди них заметны рыбацкие места с подходами к воде. Там воткнуты рогульки-подставки для удилищ, кое-где брошены консервные банки из-под червей и смятые сигаретные коробки. В нескольких местах пожилые рыбаки застыли над удилищами в ожидании поклевок. На яме спиннингист метает тяжелую «колебалку» под противоположный берег; говорит, что тут судачки иногда попадаются. Справа, за деревьями проглядывают шиферные крыши хат, а к берегу причалено восемь лодок. Лодочки-дощаники небольшие, по сажени две в длину, некоторые выкрашены темно-зеленой краской. Лодочки плоскодонные или же с выгнутым днищем; в носу, посредине и в корме сиденья из досок прилажены. Корма у некоторых лодок острая, у других прямая, у некоторых с выступающими, как ручки, краями верхних бортовых досок (для удобства перевозки на тележках).

За поворотом, на глубине в пару аршин потянулись заросли узколистого рдеста — хорошие места для щуки. Ловим там, очень надеясь на удачу, но ни одной поклевки. Берега украшают высокие тополя и вербы. Кое-где у самой воды краснеют ягодами пышные кусты калины. Омут с темной, почти неподвижной водой и склонившаяся ракита всматривается в свое отражение, будто силится рассмотреть в нем свои годы. Из таинственной глубины за моей блесной показалась глазастая щучья морда. Невольно ускоряю подмотку, блесна выскакивает из воды, а щука замирает на мгновенье и, опомнившись, уходит в глубину. Дрожащими руками снова и снова забрасываю снасть, но виденье не повторяется. Тем временем отец вытаскивает бойкого окунька. Кладем удилища и беремся за весла.

Ниже по течению отлогие берега поросли густым, начинающим желтеть, манником, с кустами лоз и невысокими вербами. Окрестные луга влажные, с высоким разнотравьем. За час до захода солнца останавливаемся на ночевку. Палатку ставим в травах у кустов, постелив осокового сена из соседней копенки. Солнце ушло за горизонт, в небе не осталось ни облачка и заметно холодает, а весь день дул ветер и шли перистые облака, похожие на колосья. Сварили мы на ужин гречневую кашу, приправив ее поджаренным салом. Батя на палочках распарил кусочки хлеба над углями, они стали пышные и очень вкусные. Уплетаю их с удовольствием, запивая сладким чаем, а отец вспоминает:

«Был у нас пожилой рыбак, Захар Харитонович. Он был мастер ловить крупных лещей. Нам, мальчишкам, тогда невдомёк было, как это у него выходило, и мы только с восхищением завидовали. А весь секрет состоял в том, что Захар Харитонович ловил на длинные донные удилища, забрасывая насадку под противоположный брег. Приходя под вечер на речку, он говорил баском, обращаясь к нам, шумно таскавшим на отмели пескарей и другую мелочь: «Эй, мальцы, что это вы тут ерунду переволакиваете. А ну, тихо мне! Не пугать рыбу»! Мы примолкали и, перешептываясь, наблюдали за ним.

Дородный Харитонович степенно шел на свое излюбленное место, садился на широкую дощечку, кладя ее поверх принесенного ведра, рядом клал на берег старую подсаку. Не спеша разматывал лесу, насаживал на крючок пареную горошину и плавно забрасывал. Потом опирал удилище на рогульку, брал в руки другое… Поставит веером три длинные лещиновые удочки и терпеливо ожидает поклевки, а мы нетерпеливо посматриваем на него, — когда же он начнет вываживать леща?...

Рыбачили все тогда на лески из конского волоса, связанные коленцами, скрученными в два— шесть волосков. Мы, ребятишки, ловили мелкую рыбку и на швейную нитку, но особо ценилась леса из белого конского волоса. На нее можно было поймать рыбу-мечту — осторожного красавца голавля. Волос для лесок добывался на привокзальной площади. Там извозчики ожидали сходивших с поездов пассажиров, которым нужно было ехать со станции в местечко. Пролетки выстраивались вокруг фонтана. Мальчишки подбирались к лошадиным хвостам и привязывали пряди волосков к прутьям фонтанной оградки. Подходит поезд, паровоз шипит, выпуская белый пар из цилиндров, и останавливается. Открываются двери вагонов, на перрон из первого класса сходят господа в шляпах, дамы в белых перчатках, а из общих вагонов шумно высыпает остальная публика с «клумаками». Тут, извозчики хлопают кнутами по спинам своих лошадей, и с криком «йо-о»! устремляются наперегонки. Пролетки уносились к перрону, а драгоценные волоски из конских хвостов оставались на оградке. Извозчики, конечно, знали, отчего мальчишки около их лошадей крутятся, и часто вместо конского волоса добытчик лесы получал по спине кнутом…

А после войны я увлекся спиннингом. В сорок седьмом (1947 г.) начинал ловить на шелковый шнур. Вот из него «борода» получалась, так «борода»: распутывать на полдня. Но ничего — ловили, и славно ловили! Немного позже появились уже капроновые лески»…

Под утро взялся заморозок, на травах белеет иней. Тишина вокруг. Чистый воздух пахнет холодной свежестью реки, терпкостью привядших трав и лозовых листьев. Стороной пролетела пара крякв; над головой, высоко прошла стайка чирков. Канюк, распластав крылья, ходит кругами в небесной синеве. За речкой всходит лучезарное солнце. Отец со спиннингом отправился на ловлю, а я принялся готовить на костре походное жаркое — картошку с колбасой. Вернулся батя со щучкой на полтора фунта. Около десяти часов, собравшись, мы поплыли не спеша по речке, в подходящих местах бросая блесны. На яме отец поймал крупного зелено-полосатого красноперого окуня-горбача, а у меня в широком окне среди кувшинок взяла щука килограмма на два, но завела за стебли и сошла. Так было досадно!

Продолжаем ловлю, сплывая по течению. Вот конец моего удилища кивнул, в руки передалась приятная потяжка поклевки, а на лесе упруго заходила рыба. Верчу катушку и вытаскиваю щучку двухфунтовку. Отец вскоре ловит щуку с кило. Рыбу сажаем на кукан, — завтра поедем домой в Киев и повезем рыбу маме в подарок…