Большое село привольно раскинулось по широкой долине и соседним взгорьям. У хат сады с вишнями, грушами, яблонями и, конечно, ухоженные огороды. За ними зеленеют кое-где травяные лужки и вербы. По южному краю долины вьется ручей. Ближе к речке его берега заболочены и заросли густым манником и высокими тростниками. В этих зарослях обитают водяные курочки, а в самом ручье мелкие карасики. Под вечер на сенокосах вблизи ручья и у соседних огородов можно увидеть зайца. Порой там мелькнет рыжим боком и лиса, пробирающаяся в поисках поживы, и плохо, если она направляется к сельским усадьбам. После визита «рыжей кумы» хозяйка хаты замечает, что куры начинаю хуже нестись, а иногда видна и прямая убыль среди несушек. Тогда хозяину придется выслушать чувственный речитатив хозяйки о «текущем положении» и поневоле браться за ружье или, чертыхаясь, прилаживать силок в заборной прорехе, а то и всерьез приступать к капитальному ремонту ограждений усадьбы. Правда, случается это чаще зимой, а осенью неудержимо влекут сельского охотника речные плёсы с утками…

И это не удивительно. Обрамленные высокими камышовыми зарослями (рогозом с тростниками) речные плёсы видны прямо с порогов крайних хат. А от двора Игоря Олеговича до воды идти всего минут пять. Игорь Олегович — владелец просторной, добротной хаты-мазанки и мой, старший на семнадцать лет, товарищ-охотник. Приедет он в конце недели, а пока я у него на хозяйстве сам, будучи в отпуске. Присматриваю за дюжиной глинистых кур-несушек с белым петухом, четырьмя утками (из них три — кряквы-подсадные), собакой-лайкой по кличке Зимка и бурой кошкой-мышеловкой Юлкой…

В охотничий день (среду) беру ружье, весла и выхожу за порог. На берегу речки сажусь в хозяйскую лодку-дощаник на шесть шпангоутов, с бортами высотой в две доски и двумя скамейками — посредине и в корме. Под веслами плоскодонка Олеговича идет довольно ходко. А грести для меня — всегда удовольствие, к тому же, это необходимая составляющая утиной охоты. Движешься под размеренные, тихие всплески весел, а вокруг охотничьи просторы, как картина в раме из неспешно плывущего времени. Ни суеты, ни лишнего шума. Только чистый воздух и исцеляющее наслаждение природой, которое и дарит мне всякий раз при встрече село у речки…

Сегодня, с утра припустил дождь; приходится сидеть в хате. К вечеру дождь перестал и, взяв ружье, сажусь в лодку за весла. У края большого плеса сидит стая уток. Из-за илистой косы пробую подплыть к ней, но утки насторожились и, с приближением лодки, улетели. Плыву дальше, сбив по дороге чирка, поднявшегося из тростника. Приплыл на заросшее стрелолистом и кувшинками знакомое обширное мелководье. Попробую тут подстеречь лысух. Заталкиваю лодку в заросли высокого рогоза, протянувшиеся вдоль края плёса. С заряженным ружьем замер на скамейке, поглядывая сквозь стебли по сторонам; жду появления дичи…

Погода налаживается. Кучевые облака, словно белые ватные стога, медленно плывут в небе. Вокруг плёс густыми ширмами стоят побуревшие тростники. Немного потеплело, и мягкий воздух доносит запахи водяных трав и увядающих листьев. К югу пролетело с курлыканьем четыре больших стаи журавлей: от десяти до тридцати пар в ключе. И весной и осенью журавлиные станицы притягивают мой взгляд. И тогда, когда кружат они, уходя в поднебесье, и когда устремляются вдаль за вожаком, — это всегда приятно волнующее зрелище.

Прождал я в засидке с час, но лысух нет, ни одной не увидел. Наверное, они ушли уже на «большую» воду. Пробовал охотиться с подъезда, но без успеха, а вечером лёт был совсем слабый. Утки лишь изредка появлялись вдали, и почти уже в темноте хорошо налетела только одна кряква…

В пятницу, днем приехали Игорь Олегович с зятем Юрой. Стали расспрашивать меня про охоту, но похвалиться мне было особо нечем. Растопили мы печь, и начали готовить борщ из свежей огородины. Вечером идем за «отстрелками». Егерь Василий Иванович — круглолицый, высокий, крепкий, широкоплечий, поднявшись из-за стола и улыбаясь, приветливо здоровается; говорит про охоту:

— Местная утка сейчас стала очень осторожная, летает больше ночью. Правда, «северная» начала появляться, в прошлые выходные я сбил пару…

Закипел чайник. Заварив душистый кофе, Василий Иванович протягивает каждому по чашечке и вспоминает былое:

«К рыбалке и охоте я тянулся с детства. У моего деда на большом острове, что напротив села, был балаганчик — полуземлянка с нарами. Летний припас в ней всякий житейский, незатейливый, удочки. Там я очень любил бывать, когда учеба в школе заканчивалась. Помогал деду коров пасти, траву косить, на лодке грести и рыбу разную учился ловить. Когда дед был доволен мной, особенно моей учебой в школе, то позволял даже стрельнуть из своей одностволки. Выходные дни я почти всегда у деда проводил и ночевал. А все летние каникулы мои там проходили»…

Суббота. Подъем в полшестого. Быстро перекусив с чаем, натягиваем сапоги, одеваем патронташи, берем ружья и втроем выплываем на веслах. С рассветом приближаемся к намеченному месту охоты. Слева, в метрах полста, из кувшинок вдруг поднимаются два крыжня и… спокойно улетают без выстрелов. Отпустили мы их, прозевавши.

Вылезаю я с Юрой из лодки и по топкому лазу пробираемся через стену тростника, выходим на сухое. Игорь Олегович плывет дальше в самый угол залива. Узкая илистая тропинка тянется через густые тростниковые заросли. На ней видны крупные отпечатки раздвоенных копыт и попадается свежая кабанья грязевая ванна. Вскоре выходим на зеленую луговину. Заросли тростника отошли в стороны, скрывая там озерки и болота. Окидываю взглядом открывшийся простор. Далеко-далеко за болотистой поймой виден возвышенный берег, там белеют сельские хаты. Кое-где над побуревшими камышами поймы высятся кусты лоз и отдельные ракиты. Еще сотня шагов и влево от тропы в рогозе виден проход, ведущий к обширному болоту, соединяющемуся с заливом. Я остаюсь на берегу, став у края зарослей, а Юра побрел по воде. Поодаль снялся матерый крыжень и улетел над самыми вершинами стеблей. Вдруг послышался шум многих крыльев и с десяток крякв взлетело вне выстрела. Потом в разных местах из крепей начинают вылетать одиночки. Гремит Юрин выстрел. Вскоре он возвращается с зеленоголовым, белобрюхим селезнем. Обменявшись впечатлениями, отправляемся дальше. Тропа уводит в высокие заросли. Под ногами начинает чавкать мокрый ил, потом бредем уже по колено в воде. Тут бы не помешал в руках и шест для опоры. Несколько раз по сторонам взлетали утки, скрытые от нас высокими зарослями. Наконец, выходим к заболоченным озерам. Расходимся, договорившись встретиться через час.

Охотиться здесь трудно. Озера глубоки для брода, а у берегов широкой полосой тянутся густые заросли тростников. В нескольких местах при моем приближении вылетали утки, но уходили без выстрелов. Было или далеко или я их не видел за стеной густых стеблей или же не стрелял, т.к. сбив, без собаки не достал бы. Всё же одна кряква хорошо налетела. Через часа полтора пришел Юра с двумя чирками.

Места эти влекут своей относительной недоступностью и таинственной неизведанностью. Моторизованными средствами сюда не попасть, разве что с воздуха. Кстати, Юра дельтапланерист. Однажды, стартовав из-под г. Пирятина, он замкнул 90-то километровый треугольник, пролетев и над здешними болотами. А лететь над такой местностью, по его словам, трудно из-за неравномерности струйных потоков и обилия обширных воздушных ям, часто образующихся над водоемами…

Игорь Олегович уже ожидал нас с лодкой в начале тропы, где мы выходили.

— Как у вас дела? — спрашиваю его, выходя к лодке из тростника.

— Хорошо. Сбил крякву с подрыва, когда назад плыл, и лысуху взял, да пару налетов еще было; а вы, вижу, тоже не зря ходили.

Залезаем с Юрой в лодку, ополаскивая сапоги от налипшего ила.

— Как тебе эти места? — спрашивает меня Игорь Олегович, отгребая на корме веслом и направляя лодку на чистое.

— Места отличные, но «крепкие», для охоты трудные, — отвечаю.

— Потому-то в них утка и держится. К тому же, немного находится охотников по таким зарослям лазить.

— Да, и хорошо, что есть еще эти крепи …

Продолжая оживленно обмениваться впечатлениями и налегая на весла, мы поплыли к селу, где и были через час.

Вечером, на зорьку мы отправились вдвоем с Юрой. Игорь Олегович остался заниматься ульями (у него пасека из шести семей). В разрывах широких полос серовато-синих облаков красновато просвечивает закат. Постепенно тускнеет заря. Стоим, затолкав лодку в край заросшего островка среди протоки. В окрестных зарослях слышна возня погонышей. Густеют сумерки, но никакого лёта. Лишь в вышине просвистела крыльями тройка крыжней, да стороной промчал один чирок. Выстрелили мы по нему, но впустую. Вожу глазами. Вдруг, взмыв над протокой, налетает слева пара уток. Юра быстро стреляет дуплетом и одна утка, свернувшись комом, падает камнем в воду…

Новый день. Светает. Небо ясное. Заморозок выбелил травы в саду. Игорь Олегович уже хлопочет по хозяйству и, улыбаясь, иронично замечает: «Стрельба идет по всему небу, и по уткам, наверное, тоже». Действительно, вдали слышны частые выстрелы на плёсах. Неужели, там такой лёт или это, действительно, лупят по поднебесным стаям?! Мы же на охоту не плывем, т.к. до отъезда хозяев нужно успеть много дел: привезти зерно для кур, сходить за молоком, напилить дров, нарезать сухой рогоз. Рогозом обворачиваем на зиму стволы молодых деревьев в саду от зайцев. Зайцев я тут не видел, а Игорь Олегович говорит, что наведывается зимой один «ушастый профессор», и грушку уже погрыз. Управившись с делами, хозяева уезжают в Киев. Я же, пока в отпуске, с их одобрения остаюсь на хозяйстве; пробуду в селе еще неделю.

Вечером сажусь за весла и отправляюсь постоять на зорьке. В сумерках пролетело несколько стай матерой кряквы; шли высоко, углами, — красиво. Потом низко над водой промчал чирок, сорвав мой безрезультатный выстрел. Стороной над рогозами покружил остроглазый крыжень, высматривая себе укромное место, и опустился, найдя таковое. Лишь, когда я плыл назад, несколько раз налетали утки близко, возникая вдруг темными пятнами перед глазами и пропадая в темноте ночи…

Утром выхожу на берег залива. Далеко, у илистой отмели на воде темнеет стая чернети. Степенно пролетело над поймой семь гусей вереницей; голоса звонкие, наверно, белолобые. Пара крыжней, сделав круг, опустилась на середину плеса. Мне, охотнику, приятно наблюдать природу, населенную дичью. У самой воды, на берегу пылает багряно-желтыми листьями пышный калиновый куст в ожерельях коралловых ягод. На вершине тополя посвистывает красногрудый снегирь; уже прилетел, значит, ожидай скорых холодов. Днем зашел ко мне в гости знакомый пасечник Олекса, принес две ветки облепихи с оранжевыми ягодами — витамины. Сегодня его черед пасти сельских коров в «степку» — на непаханом косогоре, по соседству за хатой. В кульке показывает сероватые пластинчатые грибы. Очень знакомые. Так это же вешенки! Набрал он их на пне шелковицы по дороге. Угощаю гостя жареными карасиками и чаем. Олекса рассказывает разные сельские новости…

Среда. Встал рано — в полпятого. Снаружи тихо-тихо и как-то не по-осеннему тепло. Плыву в ночь. Постукивают уключины, всплескивают весла, журчит за кормой вода. Небо плотно затянуто облаками. Всё молчит, ни звука. Мелькает мысль: а не заманивает ли меня погода этой тишиной? Так и есть! Вскоре заморосил дождик. Надеваю плащ. Дождик вскоре прекращается. Через час я на месте. Заталкиваю веслами лодку с краю рогозного островка. Где-то рядом подала негромко голос утка: «кря, кря, кря», — как бы в раздумье. Начинает светлеть восход. Снова заморосил дождь. Еще три раза крякнула утка в полголоса. Сквозь шорох дождя донесся сверху звук тугих крыльев, и высоко в сером небе прошла дугой быстрая стая матерых крякв. Хороши, любо глядеть — как самолеты на параде. Над водой промчал пулей чирок. Часа два сижу, ничего больше не летит, и никаких выстрелов нигде не слышно, только шуршат по стеблям и воде дождевые капли. Поплыву-ка, попробую на одном весле с подъезда. Лодка тихо скользит вдоль стенки рогозов сквозь мелкую сетку дождя.

Вдруг — фыррр! Бросаю весло, хватаю ружье. Бах! Бах! и падает сбитый чирок. Пока перезаряжался, вылетело еще несколько, и разлетелись по сторонам. Гребу дальше, повторяя изгибы протоки. Сбоку вылетает кряква и сразу же уходит низом над самыми верхушками зарослей. Видать, стреляная. Протока мелеет, под лодкой воды остается вершка на три. С трудом проталкиваюсь веслом. Тух-тух-тух, — ударяют в густоте стеблей тугие крылья слева; поднимается расписной селезень …

Проохотившись под дождем с час, возвращаюсь. В сплошной пелене неба начали проявляться очертания облаков. Значит, дождь должен скоро прекратиться. Но он сеет и сеет, перестав лишь, когда я причалил к сельскому берегу.

Вечером, за час до захода солнца опять выплываю. У заросшего кустами островка причалена лодка, дедок в телогрейке лозу режет, и сообщает мне как-то по-заговорщецки, что уже две моторки с охотниками проплыли. Мерно всплескивают весла, легко скользит мой дощаник по серой воде. Вокруг тянутся заросли бурых рогозов, над ними виднеются одиночные, еще облиственные, ракиты. В их округлых кронах шумит крепкий западный ветер. Будет мешать стрельбе на зарю. Укрываюсь от ветра в протоке, затолкавшись в рогоз. Рядом мелодично перекликаются тростниковые синички, видом, как длиннохвостые буроватые шарики. Две птички, ближайшие из стайки, деловито ковыряют рогозные семенные рожки-пуховки. Подает голос пастушок и осторожно появляется у кромки зарослей. Иногда выпрыгнет из воды, играя, карасик. Смеркается. Уже пять часов. С неба донесся шум многочисленных крыльев и отрывистое покрякиванье, — две больших станицы крякв прошли куда-то на зерновые поля кормиться. Просвистела за спиной стайка быстрых чирков. Протянул стороной крыжак над зарослями. Показалась утиная стайка и, снижаясь, скрылась за дальними зарослями. Над протокой тянет чирок. Вскидка ружья, быстрая поводка, выстрел, и чирок шлепается в воду.

Быстро сгущаются октябрьские сумерки. Вдруг слышу, приближаются голоса: ка-га, ка-га… Гуси! Идут над плёсами, растянувшись неровной лентой. Да как низко! Я сжался в комок. Замер, не шелохнусь, голову опустил, даже не смотрю… Слышу, уходят стороной… Но, кажется, снова приближаются. Повернули! Быстро перезарядил стволы «двойкой». Голоса гусей все ближе. Мое сердце: ток-ток-ток…, — в ушах отдается. Окаменел с ружьем в руках. Ну! … Гуси тянут много левее, уходя на большой плёс за остров. И в ночной дали замирают их гортанные голоса…

Почти погас закат. Ши-и-и…, — на штык мчит четверка уток. Ружье у плеча. Стайка, быстро приближаясь, расходится веером. По ближней, левой, обгоняя стволами, — бах! Утка, свернувшись, комом падает за спиной в тростник и там слышен ее удар о воду…