Ноябрьский вечер.

За окнами бело от первого в этом году снега, но он уже тает и вряд ли удержится до выходных.

Включаю настольную лампу. Принимаюсь снаряжать патроны с «нулем» и «единичкой» — готовлюсь к открытию охоты на «пушного зверя»…

Суббота: в шесть тридцать пять, как и договаривались, встречаемся на центральном вокзале с Иваном Ивановичем — сослуживцем отца и завзятым охотником. Он на 14 лет моложе бати; среднего роста, круглолицый, розовощекий, подвижный, с практической сметкой, говорит быстро.

Садимся в электричку, идущую на Яготин. В каждом вагоне есть охотничьи компании. По-соседству с нами шестеро охотников-приятелей на двух сидениях, весело беседуя и перекидываясь шутками, дружно завтракают, разложив на газете снедь.

За окнами темень, совсем еще ночь.

Через час с минутами сходим на небольшой станции. С нами здесь выходят еще четверо охотников и исчезают за железнодорожной посадкой в предутренних сумерках рассвета.

Пока мы собрали ружья, едва забрезжило сырое, туманное утро.

По грунтовке приближается телега с двумя селянами, рядом бежит бурая вислоухая собачка, похоже, помесь таксы с дворняжкой. Поравнявшись с нами, пожилые седоки «тпрукают» и весело здороваясь, сообщают, что едут за соломой.

— А тут у вас есть зайцы? — спрашивает отец.

— Е-е-сть, на той неделе в огороде у кумы всю капусту срезали, теперь бураки копают, — ответил усатый возничий в заячьем треухе, глянув так, будто сам удивился сказанному.

— Когда на той неделе снег выпал, у моего соседа всю кору на яблонях до веток сгрызли, — добавил второй, более румяный, в кепке.

После услышанного, мне подумалось, что двух десятков взятых патронов сегодня, пожалуй, и не хватит.

— Вам надо в кукурузу, на ту сторону «железки», там вчера четыре здоровых, как кони, белых зайца было, — сказал первый.

— И кабаны туда заходят, — понизив голос, вставил второй, — ночью вся кукуруза трещит. — Один из ваших пусть станет слева, вон там, у кустов глода, на углу, а двое по кукурузе шуганут; обязательно кто-то выскочит, — обнадежили они нас и стали прощаться, желая удачи.

Мы, посовещавшись между собой, все же решаем сначала пройти полями, а «верную» кукурузу оставить напоследок. Растянувшись в линию, двигаемся по желтоватой стерне.

Сизая дымка скрадывает дали, в воздухе висят мельчайшие капельки влаги от недавно стаявшего снега. Влажные земля и стерня глушат шаги, и мягко ступаешь по ней и травам залежей, как по мохнатой шубе огромного зверя.

Иду крайним слева, в шагах ста от меня отец, за ним Иван Иванович. Вскоре со стороны Иваныча, ушедшего далеко вперед, донеслись выстрелы. Останавливаюсь, настороженно всматриваюсь в ту сторону.

И вдруг вижу: приближается оттуда заяц. Мимо отца он проходит далеко. Вот, заяц уже напротив меня в шагах семидесяти. Тщательно целясь, беру корпуса полтора наперед и, ведя стволами, стреляю: раз, два. После первого выстрела заяц будто споткнулся, прижал уши и сбавил ход. Через полсотни метров он скрывается слева в негустых травах залежи.

Устремляюсь туда. Кажется, там что-то белеет. Ура-а! У края трав на боку лежит выкунявший русак с чисто-белым низом, сизо-бурой спинкой и боками.

Подходит отец. Улыбаясь, поздравляет, похлопывая меня по плечу. Подымает зайца, показывает, как надавливать ему живот, чтобы обезводить. Сняв ружейный ремень, торочу «ушкана» за скрещенные лапы. Заяц довольно крупный...

Отец говорит:

— Потаскаешь, так к концу дня в целый пуд покажется…

Энергичный Иванович, не дожидаясь нас, уже «ускакал» вперед и маячит далеко на пашне. Машем ему, чтобы подождал. Наконец, снова образуем линию.

В обе стороны от нас привольно раскинулась вспаханная равнина, окаймленная впереди тонкой темно-синей полосой далекого леса. По сторонам виднеются четыре кургана; на одном тригонометрический знак-вышка.

Слева видны высокие тополя, указывая место сельбища; отсюда тополя словно травинки. Среди пашен попадаются круглые или вытянутые понижения с густыми желтыми тростниками, буро-зеленоватыми поникшими осоками и щеткой кошеного разнотравья вокруг.

Кое-где там видны невысокие ракиты с округлыми кронами и отдельные большие кусты ивняков. Пересекая травянистые места около этих болотин, ожидаешь, что вот-вот выскочит заяц или побежит лиса.

Вдруг «фыррр»! — шумно взлетают куропатки и стайкой быстро уносятся вдаль. Отлетев шагов двести, рассеивается по залежи с торчащими стеблями дикой моркови.

На сухом стебле конского щавеля в развилке висит лягушонок. Похоже, это серый сорокопут запасся. А вот и он сам: стрекоча, низко летит над травами и садится на вершину куста; расцветкой похож на сороку. Отлетать не спешит, наверно, зимовать тут собрался.

Подходим к прорытой и спрямленной в канал речонке с отвалами синей глины по берегам.

Переходя ее, я увяз в иле и черпанул в резиновый сапог воды. Останавливаюсь перемотать портянку.

Далеко впереди, но уже почему-то слева, виден Иваныч; отец правее меня ищет брод. Вижу, как мимо Иваныча, незамеченный им, проходит в складке поля, приостанавливаясь, заяц. Где только что прошел заяц, уже трусит следом лисица — нос к земле опустила, держа прямо свой пышный хвост-трубу.

Вдали появляются три охотника. Заяц и лисица, наверно, уходят от них.

Иваныч, наконец, останавливается и поджидает нас. Чтобы не идти там, где уже прошли другие, поворачиваем правее и попадаем на поднятую залежь с глубокой вспашкой.

Пересекаем ее наискось.

Идти трудно: надо становится либо на гребень пласта, а он обваливается, либо в борозду, но она узкая и глубокая. Двигаюсь вперед, глядя, в основном, под ноги.

Вдруг со стороны отца хлопает выстрел, и с перерывом — второй. Отец быстро проходит шагов полста вперед, останавливается, наклоняется, подымает и показывает зайца. Отлично!

Подождав, пока он второчит добычу, трогаемся снова. Иду, переваливаясь с ноги на ногу, иногда задерживаюсь или ускоряюсь, чтобы держать линию. Спине под рюкзачком становится жарко; ноги подустали, и я уже проголодался.

Как сговорившись, правим к большой скирде. На поле дует сильный юго-восточный ветер, а за скирдой тихо и пахнет влажной соломой.

Устраиваемся, подмостив на землю по охапке ее стеблей. Ружья кладем рядом на рюкзаки; выкладываем на газету снедь.

Очень кстати горячий чай из термоса, взятый отцом.

Делимся впечатлениями.

Заяц от отца поднялся в шагах двадцати и помчал, делая сколы. Первым выстрелом в угон отец погорячился. Заяц чуть повернул, а после второго выстрела пошел кувырком.

Иван Иванович видел какого-то очень белого зайца. Неужели это был настоящий заяц-беляк? Сначала Ивановичу даже показалось, что это ветер покатил полем лист бумаги.

У кочковатого болота из травы он спугнул еще большую сову.

Между прочим заметил, что моего зайца стрелял «стаканчиком». Спрашиваю Иваныча: в какой бок? Отвечает: в правый. Смотрим — заяц бит в левый.

Совещаемся, как пойдем дальше. Иванович поторапливает, его беспокойство понятно, да и пройти нам надо еще немало.

В затянутом серой пеленой небе парят, скрещивая круги, два светло-пестрых канюка-зимняка, высматривая полевок. Перед нами зеленеет обширная озимь. Здесь заяц вряд ли будет лежать.

Выходим на накатанную грунтовку. За ней тянется необозримая пашня.

Подъезжает на мотоцикле молодой парень в кожаной куртке, за плечами новая «ижевка» со светлым лакированным прикладом. Только заговорил с нами, как рядом, из низеньких бурьянов у канавы порывается ушастый.

Все рванули ружья с плеч.

Бах! бах! бах! — загремели наши выстрелы. Мотоциклист тут же завел мотор и устремляется в погоню за косым. Мы с отцом переглянулись. Заяц, перескочив канаву, помчал пашней, исключив незаконное вмешательство техники.

Расходимся широкой дугой и двигаемся уже в сторону железной дороги. На пашне к сапогам комьями липнет чернозем, ноги от земли не поднять. Но не идти же на охоте по дороге!

Далеко, перед Иваном Иванычем, подымается заяц. Отбежав шагов двести, садится. Иванович устремляется к нему. Заяц опять отбегает, не подпуская на верный выстрел. Иваныч наседает и, похоже, пытается догнать «косого», но тот строго выдерживает дистанцию. Может, заяц ранен?

Я подхожу к отцу, а он говорит:

— Видать, бывалый «косой», не прет напропалую, чтоб под выстрел не нарваться, как в загоне.

Вскоре Иван Иваныч с зайцем исчезают вдали.

Нам ничего другого не остается, как продолжать путь к станции.

Приближаются ноябрьские сумерки. Тускнеют в слабеющем свете окрестности.

Впереди вырастает обширная полоса бурьянов.

Приближаясь, замечаю какие-то комочки, падающие с высоких стеблей. Вблизи вижу, что это мыши-малютки: рыжеватые, белобрюхие с цепкими хвостиками. Около дюжины их кормилось здесь на лебеде и тысячелистнике.

Неподалеку большая стая желтокрылых щеглят, кружит и рассаживается по высоким лопухам.

Тут же перелетает несколько желтоватых овсянок, коноплянки взвиваются плотной стайкой.

Впереди, справа, поперек нашего хода показались два охотника. От них, в шагах двухстах, по пашне уходит, стелясь красным сполохом, лиса; проходит перед нами и ныряет в заросли болотины слева от меня.

Дойдя до края болота, вижу, что лисица вышла с другой стороны и уже бежит далеко впереди. Провожаю ее взглядом и вижу, как лисица остановилась и вдруг резко повернула обратно. Наблюдаю за ней, затаившись в травах у края тростников.

Лиса приближается.

Вот она уже мчит краем болота среди порыжелых кочек в шагах сорока, мелькая рыжим боком. Пропускаю ее за нашу линию, веду полкорпуса вперед, и нажимаю спуск.

Выстрел, и лиса летит через голову.

В бурой траве рыжеет ее шубка. Густой, желтовато-красный мех с соломенной пестринкой, белая «душка», лапы в черных чулках, острые бархатно-черные ушки, пышный хвост с темными остинками и белым кончиком, — «крестовка».

Подходит отец.

Очень рад за меня, поздравляет.

Он все видел, но недоумевает, почему лисица вернулась. А там, откуда повернула лиса, на поле показалось несколько человек, идущих к селу по грунтовке. Ага! — лисица заметила впереди людей.

С прибавившейся ношей продолжаю путь к станции. Гудят ноги, добыча и ружье тянут плечи, но ликует мое охотничье сердце.

Этот сырой, серый осенний день ложится узором незабываемых картин в памяти, став ярким воспоминанием об удачной охоте.