Там, где Днепр подходит к высоким Трипольским кручам, выше по реке, на обоих берегах располагались широкие пойменные луга с многочисленными озерками и озерами. Луг правого берега называли Козинским, а левого Вишенским. В далекие теперь послевоенные годы мой отец, увлекаясь спиннингом, летом ездил туда по выходным с товарищами рыбачить, а осенью — охотиться. В 1953 отец приобрел моторную лодку, и стал брать меня с собой в эти места; лодочников тогда было немного — тишина и приволье царили кругом у реки.

На правом берегу Днепра, где был когда-то Безрадицкий покал (выше села Плюты, в пойме), образовался неширокий залив — весной протока. Отцу понравилось это тихое место, и мы из года в год приплывали туда летом и осенью лодкой из Киева. Причаливали к левому берегу залива, где девять высоких ветел-сестричек давали тень до двух часов после полудня. Их стволы за весеннее половодье на сажень обрастали густыми «бородами» тонких коричневатых корней. В конце лета в этих пышных «бородах» скрывались крупные пугливые бабочки-ночницы — красные ленточницы. Утром и вечером прилетала на дальнюю отмель белая цапля, полакомиться лягушатами. Увидев ее впервые, мы поначалу даже удивились: не альбинос ли это? (Этот вид только начинал расселяться тогда с юга). Над водой носились с журчащим щебетом ласточки-береговушки, ловя комаров и мошек. Их гнезда-норки пещерным городком виднелись в обрыве правого, лугового берега залива. Рано утром с кустика рядом с нашей лодкой маленькая выпь-волчёк ловила водомерок. Мелкие кулички и белые трясогузки торопливо бегали по песку у самой воды. Небо и залив, травы и лозы — чудесный мир днепровской поймы. Здесь река и луга дарили нам незабываемые дни, открывая свои сокровенные тайны.

На полуострове между рекой и заливом было три вытянутых озера. Два из них располагались ближе к реке одно за другим. Первое озеро, точнее озерко, лежало открыто в песчаных берегах, было оно мелкое. У него селились кулички-зуйки. Второе было глубокое с возвышенными берегами, густо поросшими лозой. В нем жили бобры. Кое-где виднелись их погрызы на вербах, а в воде озера плавали, белея без коры, срезанные зверьками ветки кустов. В глухом углу озера высилась большая бобровая хатка из ошкуренных потемневших палок. Третье озеро, самое широкое, площадью с гектар, находилось в середине полуострова. По мелкому краю оно густо заросло осоками, стрелолистом, с несколькими куртинами безлистого ситника. Это озеро подарило нам осенью немало чудесных минут на утренних и вечерних зорях. Сюда прилетали на кормежку тяжелые кряквы, быстрые чирки и верткие бекасы, а уже совсем по морозам являлись крошки гаршнепы. Как чудесно было около него в вечерних сумерках чутко ловить каждый звук уходящего дня. Вот зацыкали дрозды в лозняках, «черкнула» и перепорхнула камышевка рядом. Посвистывают на днепровских косах кулички. Прошуршала мышка в опавшей листве у кустов. Сгущаются сумерки, темнеют окрестности. Вдруг откуда-то с луга нарастает, приближаясь, свист упругих крыльев и темным перекрестьем проносится над болотом утка. Сделав круг, она шумно садится в дальнем заросшем углу...

Совсем стемнело. Черной полосой стоят окрестные лозняки. Догорела желтоватая полоска заката. Где-то в травах неподалеку прокричал куропатич. «Чирик-чирик», — подражая, отвечает ему отец. Петушок, отзываясь, приближается на манный крик, но, наверно, заметив нас, умолкает. Определяя путь в темноте по белеющим наносам песка, идем через заросли лозняков к нашей лодке...

В устье залива, с глубины, ловились на спиннинг щуки. Как-то в начале ноября мы рыбачили там с отцом. Стайка крупных серых куликов пролетела серединой залива, мелькая беловатыми брюшками, и опустилась поодаль за кустами на пологом песчаном берегу. Волна охотничьей страсти всколыхнула мое сердце. Отец разрешил взять его ружье. Я подобрался к куликам из-за куста на дальний выстрел. Кулики взлетели. Стреляю в угон и сбиваю двух, — это большие улиты. Радости моей тогда не было предела. Но только через пять лет, когда мне исполнилось двадцать, свершилось мое заветное желание — отец подарил мне свое ружье «Нандор», легкую двустволку 16 калибра, с золотой инкрустацией у казенного среза. Я стал охотником.

На левой, «вишенской» стороне Днепра, у протоки стояла сторожка бакенщика Мыхайлы — давнего знакомого отца. Со временем сторожку перенесли ниже протоки, т.к. протока превратилась в длинный залив. Сторожка представляла собой хатку-мазанку в одну комнату с сенями, и двускатной крышей, крытой толем. В комнате справа была беленая печка из кирпича. На единственном окне, обращенном к реке, всю ночь всегда горела «керосинка».

Бакенщиков было трое: Мыхайло, Васыль и Петро. Мыхайло — среднего роста, чернобровый, лысоватый, лет сорока пяти. Он умел плести верейки и корзинки, летом в окрестных озерах ловил ятерями рыбу. Васыль был помоложе. Лукавая усмешка пряталась в углах его рта. В половодье Васыль промышлял водяных полевок (шкурки их принимали по 1 рубль 25 коп.), а в жаркие дни лета умело ловил руками линей и окуней в озерах. Петро появился уже на моей памяти. Был он небольшого роста, чернявый, добродушный, деловитый. Запомнился мне в своем неизменном черном бушлате, ушанке и кирзовых сапогах. Всегда небритая щетина на подбородке делала его еще чернее. Когда на реке осенью появлялись нырки и гагары, Петро возил с собой одностволку и, при случае, охотился. Тогда я ему немного завидовал, еще не имея своего ружья.

Я уже не застал то время, когда бакены светились керосиновыми фонарями с весельной лодки, но по-прежнему труд бакенщиков был нелегким и даже опасным. Перекат на повороте русла, напротив сторожки бакенщиков, был очень норовистый. Днепр все время заносил перекат песком, а течение часто сносило концевые баржи караванов на красный правый бакен и они валили или срывали его…

Когда мне было тринадцать лет, в начале ноября отец взял меня с собой на охоту. Тогда я ночевал у бакенщиков в сторожке, т. к. на улице очень похолодало. Мы поужинали, выпив по кружке чая с липовым цветом, который прямо в чайнике заварил Мыхайло. Потом меня положили на одну из двух кроватей. Недолго еще побеседовав, отец укрыл меня поплотнее одеялом и пошел спать в кабине своей лодки. В комнатке бакенщиков было уютно и тепло от натопленной печки. Тишина. Лишь где-то в углу поскребывает мышка. А на улице дует холодный северный ветер, шелестя поредевшими листьями лоз, обступивших сторожку. Воздух пахнет снегом. Просвистит крыльями в ночном небе торопливая стая уток. Далеко, далеко за Днепром желтовато мерцают редкие огоньки села. Керосинка тускло освещает комнатку. Красноватая полоска огня играет за щелью печной заслонки. Я закрываю глаза. Становится так хорошо от тепла и заботы взрослых. Грезя завтрашней охотой, сладко засыпаю. Мне снятся пролетающие над рекой звонкокрылые таежники-гоголи, белобокие морские чернети, быстрокрылые северные шилохвости…

Примерно в километре от сторожки бакенщиков, ниже по течению, был чудесный большой залив. Его левый берег был возвышенным, луговым. В вершине залив порос у воды кустами белолоза и невысокими ветлами. Правый берег залива образовывала длинная песчаная коса, почти вся заросшая лозняками с молодыми тополями и вербами. По мелководью там разросся сусак и стрелолист, а где поглубже — курчавый рдест и кувшинки с белоснежными чашками крупных, ароматных цветов. В этом заливе мы ловили на спиннинг небольших щук и окуней, а на соседних озерах в лозах охотились.

Наконец-то долгожданная вторая суббота августа и мое первое открытие охоты. Беспредельный голубой купол неба распахнут над головой. Кошеные луга облиты солнцем, на травах сверкают радужные капельки густой росы. По суходолам кругом высятся стожки свежего сена, и воздух напоен его ароматом. Разноцветные стрекозы, поблескивая прозрачными крылышками, носятся вокруг, слетая со стеблей трав. Стрекочут и скачут из-под ног пестрые луговые кобылки. Брожу с отцом по мокрым лужкам, озеркам и болотцам. Подымаю чирков, дупелей, бекасов и... бессовестно мажу. Уже высохла роса, в небе появились белые кучевые облака. Высоко поднявшееся солнце, обдает жаром; плещу в лицо чистой озерной водой. Идем лугами дальше. У отца на ногавке дупель и три чирка, а у меня — на две трети пустой патронташ. На открытой воде длинного, заросшего у берегов озера, издали замечаю трех чирков. Пробую подкрасться к ним из-за редких кустиков. Уже совсем близко. В голове стучит, сердце прыгает; дрожащими руками подымаю ружье. Мушку водит из стороны в сторону. Чирки насторожились. Собираюсь с духом и нажимаю курок. Грохот выстрела и… ничего не вижу (порох-то дымный). Только слышу шум взлетевших уток. Но на воде, кажется, что-то темнеет.

Чи-ро-ок!

Подошедший отец улыбается:

— Молодец, попал, это хорошо, но надо бы в лёт.

«Надо бы в лёт», — отдается у меня в голове.

— Да, в лёт, но ведь никак не получается!

— А ты не спеши, целься с упреждением, быстро веди стволами. Ты же все знаешь как, — подбадривает меня отец, — ничего, главное не унывай, научишься.

Первый день, первые неудачи и переживания, и первый чирок. Как дорого все это! Как прекрасна охотничья тропа, по которой повел меня отец!

Луга и лозы — восхитительный мир с укромными зарастающими озерами. На сухих гривах раскидистые кусты красной лозы с темно-вишневыми, в сизом налете прутьями, у воды и по низинам — густой крупнолистый белолоз. Кое-где виднеются ветвистые ивы и стройные тополя. На лужках и прогалинах разрослись густые травы, среди них высокие стебли щавеля с красновато-бурыми метелками семян, густые зеленые куртины пижмы и болотного молочая с желтоватыми корзинками цветков.

На тропинках, по илу у болотец и на песках заметны следы. Их оставляют маленькие и большие обитатели лозняков. Здесь живут лягушки, утки, мыши, куропатки, зайцы, лисицы. Прилетают трясогузки и цапли. Всюду вдоль воды в осоке и кустах тянутся едва приметные тропки-дорожки, по которым бегают ласки, горностаи, хорьки, енотовидные собаки, норки. Однажды я видел куницу и несколько раз мы сталкивались на тропинках с лисицами. Как-то раз на зоре отец стоял в конце бобрового лаза у озера. Слышит, какой-то шорох сзади. Оборачивается и видит рыжую кумушку. Та, на секунду замерев, тут же исчезла в травах; а подошла на два шага…

Раза три среди кустарников, мельком я видел косуль, всегда парой. Изредка ил и песок тропинок печатал растопыренным копытом кабан. Его следы замечали не только мы, и был такой случай. Стоял я с отцом в лозах у озера, протянувшегося краем луга. На лугу появился парень-охотник и пошел по осоке вдоль воды. Отец окликнул его, чтоб дать знать, где мы стоим. Тут вылетела курочка. Парень стрельнул далеко и сбил ее.

— Каким номером (дроби) стреляешь? — спросил отец.

— Пятым, — ответил охотник, и добавил, что в левом стволе у него «два нуля» — на всякий случай, по кабану.

О! не хотелось бы сойти за кабана в густых лозняках.

— Как увидишь охотника, обязательно окликай его, пусть и он тоже видит тебя, -сказал мне отец, — и подходя к озеру, не очень-то таись, а то как раз напорешься на какого-нибудь «кабанятника».

Постепенно знакомясь с окрестностями, мы давали приметным местам названия. Длинное, узкое озеро на краю лоз назвали Краевым. Озеро с заросшими берегами, где водились широконоски — Озеро широконосок; соседнее, около которого стрельнули коростеля — Коростелевым. Два озерка, у которых стоял засохший тополь, — Сухое дерево. Озерки были неширокие, вытянутые, с возвышенными или низменными заболоченными берегами, и густо обросшие лозой. Подойти к воде можно было не везде, а кое-где лишь по узким бобровым лазам.

В лозы изредка приезжали на телегах селяне. Здесь они вырубали вербовые жерди, косили траву, нарезали прутья белолоза для плетения корзин. Иногда среди лоз паслись коровы, но не часто, т.к. кошара стояла в километрах трех, у речки Павловки, а до села было и все 5 км. В окрестных озерках обитали окуньки, щучки, линьки, плотва и карасики. По озерам, заросшим стрелолистом, кубышками и осокой водились чирки-трескунки, болотные курочки-камышницы, погоныши, а по илистым берегам бывали бекасы. Изредка на озерках среди лоз мы подымали широконосок, еще реже крякв и серых уток. На сырых лужках можно было встретить дупеля, из травы вытоптать коростеля, а на суходолах вспугнуть перепелку.

Один раз с широконосками у меня вышел такой случай. Осторожно пробираюсь через лозняки к их озеру по бобровому лазу. Слева, из угла озера перелетает камышница и садится под лозу напротив меня. Волнуясь, продолжаю продвигаться, всматриваясь туда, и вдруг на воде у кустов замечаю двух плывущих уток. После выстрела лезу их доставать. Подходит отец, интересуется, что тут у меня.

— Да вот, одним выстрелом двух широконосок взял, — радостно отвечаю, и сообщаю еще о перелетевшей камышнице.

— А ты проверь под кустами, может и ее зацепило, — советует отец.

Я пробираюсь через ветки лоз, свисающие к самой воде, и… надо же такому случиться! В трех шагах от воды, на влажном иле лежит кофейная, со светлым горлышком курочка…

Субботний день в конце августа. Розовеет восход. Подогреваем на костерке чай, ускоренно завтракаем и отправляемся на охоту. Вокруг тихо-тихо. Желтовато ярко мерцает Венера на востоке. Утренний воздух пахнет по-особенному, в нем слышен запах подвявшего лозового листа, влажных трав и свежесть озерных вод. Цыкнул в зарослях соловей, ему отозвалась зарянка. Вспорхнул потревоженный дрозд и застрекотал налету. С задетой ветки сыплются капли холодной росы; все травы и листья в ее бриллиантовой зерни. Утренний холодок забирается под рубашку, заставляя подумать об оставленной куртке. Но днем будет так жарко, что и в легкой рубашке пот покатит градом.

Светает. Среди лоз притаилось ближнее озерко в легкой дымке млечного тумана, скрывающего противоположный берег. Вода недвижима. Идем дальше. Вдали на сухом дереве заметны какие-то птицы. Это горлинка и дрозды вылетели осмотреться. Через лужки по высокой траве тропинка ведет к Краевому озеру. Промокшие до колен брюки, холодят ноги. Слышно, как в озере плещется камышница. Клочья тумана вьются, подымаясь, над его поверхностью. Отец хлопает ладонями и из-за ближних кустов с шумом «свечой» срываются два чирка. Отец стреляет, и всплескивает вода от упавшей дичи. Шлепая по воде, удирает в заросли испуганная камышница. Теперь надо лезть в воду за чирком, а она с утра холоднющая...

Переходим от озерка к озерку и к тому времени, когда солнце высушит росу, возвращаемся к лодке в заливе. Теперь, после охоты приятно искупаться, поплавать, и усталости, как не бывало. Потом принимаемся за готовку: ощипав и выпотрошив пару дичин, сначала варим, а потом тушим их с картошкой, луком и помидорами в казанке, добавив лавровый лист или петрушку. Завариваем душистый, темно-розовый ежевичный чай.

Собирая ежевичные ягоды, наблюдаю всяких птах. Дрозды пугливы и осторожны, а мелкие птички доверчивы и любопытны. Вокруг шныряют молодые славки, соловьи, камышевки-барсучки, ремезы. Они стряхивают росу с листьев, ловят мошек, перебегают по земле, схватывая червячков и гусениц. Замрешь, и какая-нибудь птаха подлетит вплотную, прыгает по веточкам рядом, и, разглядев меня своим зорким глазком, начинает тревожно «чекать».

В сентябре охота в лозах такая же, как в августе, только нет уже горлиц, чаще заметны стайки чирков. В небе кружат луни, пролетают коршуны, пустельги, разные ястреба, — идет их отлет. Устанавливается сушь. Сильно мелеют озерки. Отходит ежевика, хотя кое-где еще видны ее белые цветки. По прогретым солнцем полянкам с побуревшей травой летают осенние бабочки: бархатно-черный с красными лентами адмирал и глазчатая красавица ио. Бабочки присаживаются на последние голубые цветы вероники и вторично цветущие желтые одуванчики.

В начале сентября я решил покараулить камышниц и сделал скрадок из лозы на берегу Краевого озера. Залез в него заранее, в часа четыре по полудни. Ослепительный диск солнца медленно опускается к горизонту. Воздух недвижим и в скрадке становится жарко. Полегоньку отмахиваюсь от настырных комаров и вглядываюсь в оставленные просветы. Изредка плеснет рыбка, заставляя встрепенуться на звук. По краю воды, мимо скрадка пробирается, принюхиваясь к земле, норка. Она пробегает на расстоянии вытянутой руки. Вот среди стрелолиста появляется камышница что-то склевывая с воды, но тут же скрывается в водяных травах. Замечаю другую, слева, недалеко на краю зарослей. Выстрел — есть! Через некоторое время появляются сразу три камышницы и плывут через открытое. Стреляю в последнюю. Она остается на воде, другая ныряет, а третья удирает в стрелолист. Озеро замерло, долго ничего не появляется. Только белая с черной шапочкой крачка неутомимо летает туда-сюда, всматриваясь и бросаясь в воду за рыбкой. Неожиданно замечаю плывущую камышницу прямо перед скрадком...

Солнце давно уже село. Темнеют окрестности. Лезу за добычей. Дно озера илистое и проваливаюсь в него до колен. Стараясь ступать на толстые шероховатые корни кубышек, а где можно плыть через чистинки, достаю курочек. Две из них буроватые с зеленовато-бурыми клювами — молодые, а третья покрупнее, бархатисто-черная с пепельно-серым брюшком, клюв у нее желтовато-зеленоватый.

Двух таких черных курочек в конце августа стрельнул при мне отец. Охотились мы тогда у этого же озера. Слышу, раздался батин выстрел. Подхожу. Отец достает из воды крупную курочку с черной головкой и пепельно-серым брюшком. Разговариваем. Вдруг рядом, под ветвями большого куста белолоза что-то плюхнуло. Я обхожу куст и тут слышу выстрел — у отца вторая такая же курочка.

На следующее утро до зари я опять в скрадке. Молодые ремезы купаются рядом в каплях густой росы на широких листьях белолоза. Озеро передо мной совершенно безжизненно. У камышниц, наверное, хорошая память — их возня слышна в осоке, но только по сторонам…

В конце месяца на илистых отмелях становится заметно больше разных видов куличков, появляются гости из далекой тундры — молчаливые кулики тулесы. Изредка видим издали степенных, с длинными серповидными клювами, осторожных кроншнепов, кормящихся по мелководьям заливов, среди кустиков сусака. Уже не так жарко, но днем еще можно разок-другой быстро окунуться и проплыть махов десять в остывшей и посветлевшей воде.

Октябрь. Часто идут дожди. Похолодало и в телогрейке уже «не парит». Изредка выдаются ясные дни «бабьего лета». Тогда луга блестят серебристой сверкающей паволокой, — от каждой травинки протянута паутинка. Пригревшись на солнце, стрекочет запоздалая кобылка, у земли летают большие неуклюжие комары-луговики. Прозрачный воздух открывает дали, и огромный океан солнечного света заливает луга. Они пестрят в дивных нарядах осени. Златая просинь ее глаз одаривает переливами красок и прощальным теплом. В бирюзе неба часто видны нити и россыпи быстрых утиных стаек. Над рекой со звоном серебряных колокольчиков пролетает ватага бело-пестрых северян гоголей. Долго провожаю их взглядом. Так волнуют и влекут синеющие дали с дорогами перелетных птиц!

В такие дни неизбывной красоты моя юная душа трепетала от счастья, и пело сердце от радости необыкновенного простора и свободы среди чарующей природы на берегах любимого родного Днепра.