Мына – худощавый, среднего роста, лет тридцати пяти селянин; носил он потертый пиджак и брюки; летом везде ходил босиком, даже в лесу по шишкам. Было у него два брата: средний Свирид и младший Антин (помнится, учитель). Братья занимали вторую половину хаты.
Хата-мазанка, крытая соломой, стояла на краю села. Марийка – жена хозяина, худенькая, подвижная, постоянно хлопотала в хате или во дворе. Между делом, бывало, вычитывала Мыну, что за хозяйством он-де не смотрит, знает только "своих качок та рыбу". Когда я приезжал, Марийка ставила на стол яичницу и макитру картошки с салом, а иногда и с тушенными в русской печи болотными курочками. Какой тогда расплывался аромат по хате, вкус какой необыкновенный!
По приезде, вечером, бывало, отправлялись мы с Мыной на двух челнах ловить рыбу сеткой-тройчаткой. Распускали сеть между челнами и тихо плыли по течению. Журчит вода под прибрежными кустами, проходят в ночи неясными очертаниями речные берега. Держась за край сетки, чувствую, как тычется в ячею рыба. Чаще всего ловились плотва-плитка и окуни, почти фунтовые. Налавливали ведра полтора-два. Рыбой, вареной и жареной, угощались приехавшие с нами охотники.
На следующее утро, еще до рассвета, отправлялись на охоту. Болота тянулись по обоим берегам Роси. Хороши они были для бродовой охоты, не топкие, с твердым дном. Идешь тихо, поглядывая, где осока колышется, – там могут быть утки. Вдруг – фррр! – свечой взвиваются быстрокрылые чирки.
– Сбил утку – замечай, где упала; подходя – высматривай: подранок может под кочку забиться, там рукой щупай, примечай капли воды на листьях рдеста, кувшинок, – учил меня Мына. Мастер он был отыскивать подранков.
По левому берегу, в пойме, все больше чирки и камышницы – водяные курочки – попадались. А вот чтобы подстрелить крыжня, приходилось переправляться на противоположный берег и через лес пробираться на болото Перенорино. Зато ж и утвы там было!..
Как-то раз, в конце августа, хорошо мы в том болоте поохотились, да в ливень попали. Укрылись под невысокой ракитой – и все равно промокли. Вскоре гроза ушла в сторону Днепра. Небо все еще было затянуто слоистыми серыми облаками, солнце не показывалось, а обсушиться совсем не мешало. Стали ломать нижние сухие ветки ближайших верб. Потом Мына из старого сорочьего гнезда тонких прутиков для растопки набрал, а из сумки достал полоску бересты. Я спичками чиркаю-чиркаю – не загораются: видно, отсырели.
– А ну, Алёша, дай-но мэни. – Я подал Мыне коробок. Он взял три спички, сунул их в свою шевелюру. Минут через пять достал одну и – зажег! Мы быстро обсушились и вскипятили в солдатском котелке воду. Мына заварил душистый чай с "матерынкой"-душицей, которой нарвал тут же, на опушке. Отдохнув, двинулись домой. Потом не раз на охоте и рыбалке выручал меня этот простой способ подсушки спичек.
Костер Мына разводил всегда не спеша. Окинет взглядом место, выберет какую-нибудь неровность, углубление или обрывистый берег; на ровном месте ямку глубиной в ладонь выкопает, дёрном обложит с боков или землей, песком обвалует – подобие очага соорудит. Так и дров совсем мало уходит. Дрова лучше сухостойные – сушняк, который на землю еще не упал. Особенно Мына ценил сухие сучья красной ивы-шелюги – горят они долго, жарко. На привале, кроме чая, затевали мы иногда кулеш, если охотились целый день. Для того брали с собой пару картошек, ложки три пшена, луковицу, сала… До чего же вкусное и сытное варево!
Когда бывало жарко, купались в чистоструйной Роси, заодно и "печеровали" – ловили руками окуней в корягах и уху варили. Под глинистыми берегами – по подводным промоинам, среди обвалившихся глыб и в норах, – прятались налимы. В руке удержать их было трудно. Глядя на мою досаду из-за ускользавших налимов, Мына посоветовал:
– Ты, Алеша, з писочком мынька бэры.
И верно, оказалось так просто! В ладонь песка прихвачу – и налим-"мынёк" в руке не скользит, тут уж скорей его на берег выбрасывай. Если "печеровать" было холодно, мы вырезали двухсаженные стебли тростника, очищали от листьев, привязывали волосяные лески с поплавками из осокоревой коры и удили мелкую рыбешку.
Обучал меня Мына, как в жару добытую дичину сохранить. Разрезали кожу на брюшке и потрошили уток крючком, сделанным тут же из лозинового прутка. Затем набивали внутрь листья крапивы. Пока готовили или отдыхали в самый солнцепек, развешивали дичь в тени, на ветерке. Иной охотник протаскает утку на ногавке весь августовский день, а к вечеру глядишь – она и готова... для мух.
Поздней осенью, когда болота начинало прихватывать ледком, утки иногда появлялись и на самой Роси. Был такой случай. В начале ноября охотились мы с Мыной на зайцев. День был ясный, утро с морозцем. Воздух чист, и отчетливо видны высокие, стройные тополя по-над долиной, белые хаты на взгорьях, пушистые сосны на том берегу, у села Драбовки, – все далекое, а кажется – близко. На одном из поворотов реки еще издали заметил я на воде стайку крякв. Решили их добыть: я, молодой, азартный, подползу, а Мына затаится за поворотом, среди пожелтевших тростников. Подобрался я к тому месту, где уток приметил, выглядываю – нету! Подымаюсь в рост, – а они из-под самого берега вырываются, сверкая на солнце светлым подбоем крыльев. Стреляю. Селезень падает в воду. Вторым выстрелом сбиваю утку; она тянет через реку и падает в лугах. Мына тоже сбил крыжня. Достали мы уток из воды – течение их к берегу прибило – и пошли искать лодку, чтоб на правый берег за третьей переправиться. Напротив села нашли челн с шестом, переплыли Рось. Пошли лугом в замеченном мной направлении. Встретили пастуха, поздоровались.
– Ваша качка онде упала, дэ кущик калыны, – сказал пастух и показал батожком, где именно. Там и нашли крякуху. Добытые утки были как литые, у каждой перышко к перышку тугое – отменная дичь! В тот день мы еще и зайца взяли. Такая удача выпала!..
Знакомые охотники привозили Мыне дробь, порох, пыжи, папиросы. Ружье у него было одноствольное, чуть ли не шомполка. Охотник Мына был завзятый, но спокойный, вдумчивый. Многому я у него научился, многое перенял. Потом я в Киев уехал, в техникум поступил, и у Мыны стал бывать редко. А вскоре грянула война и разлучила нас навсегда…