ежду Березанью и Яготином есть железнодорожная станция "Хмелевик". Там раскинулись обширные яблоневые сады – 700 га чудесных заячьих угодий. Если, допустим, взять по зайцу на гектар, точнее, на десять гектар, то... Ну, в общем, заяц там есть. Ведь у каждой яблони и в междурядьях остались с лета всякие злаковые стебли. Они мягкие и как раз такие, в которых зайцы любят укрываться. Итак, ходим по этим травкам, снежком присыпанным, охотников встречаем, спрашиваем:
– Есть зайцы?
– Да, – отвечают, – все в поле сегодня залегли.
– Так, а вы чего здесь?
– Утром сюда одного "косого" загнали, теперь преследуем.
– Собачку бы надо.
– С гончими уже две команды прошло и стреляли.
– Наверное, и вашего взяли?
– Нет, наш будет наш.
Выяснив таким образом всю обстановку и походив еще часа два в междурядьях, увидали мы в посадке бревно между двух ясеньков, положенное вроде скамейки. Отличное место для привала. Снимаем рюкзаки и ружья, усаживаемся на бревно. Отец достает термос в тонкий свитер из верблюжьей шерсти завернутый (свитер – и мягкая упаковка, и теплоизоляция, и самому утеплиться, если что). Нарезаю копченую "одесскую" колбасу и ржаной "бородинский" хлеб. Цейлонский чай дымится в алюминиевых походных кружках. И как только по первому глотку отпили, вдруг краем глаза (известно, что боковое зрение острее) замечаю справа какое-то движение на дороге между садовыми делянками. Отец смотрит как раз в ту сторону и еле слышно шепчет: "Лиса". Скосив глаза, вижу – бежит к нам небольшая светленькая лисичка. Мы замерли, не шевелимся. В шагах десяти лисица нас таки заметила и вбок через дорогу метнулась. Роняю чашку, вскакиваю, хватаю ружье, вскидываю, перевожу предохранитель, целюсь, жму на спуск. Бах! – мимо, вторым клац, – осечка! Эээх, рыжий воротник сам в руки бежал!
–"Шумовая", – говорит отец, – охотники ее где-то стронули, вот и гуляет по садам.
Я пошел смотреть, куда выстрелил. Дробь на пол-локтя правее угонного следа легла. Так, вышло "чаепитие с лисичкой". Рассматриваю осекшийся патрон. На капсюле "жевело" неглубокая вмятина от бойка, а сам капсюль в гнезде донышка гильзы утоплен, примерно, на полмиллиметра. Когда я капсюли в папковые гильзы вставлял, то вжимал их в гнездо заподлицо с дном гильзы, а надо было до упора. Вот и не сработал этот капсюль, потому что часть энергии от удара бойка потратилась на досылание капсюля в гнездо. Ну, надо же, чтобы именно этот патрон подвернулся, остальные просмотрел – нормальные. Обидно! Отец по этому поводу говорит, что всегда надо проверять каждый капсюль в патроне, особенно на зверовой охоте. Для этого надо просто провести ногтем под его донцем и сразу почувствуется зазор, и смотреть еще, конечно, повнимательнее.
Завязав свои рюкзачки, отправились мы дальше. Идем по садовым междурядьям в шагах сорока друг от друга. Сжимаю в руках ружье, настороженно вожу глазами по сторонам, вот-вот заяц выскочит. Участки старых плодовых насаждений сменяются молодыми, кое-где в рядах пропуски, наверно, из-за усохших саженцев. В низинах травы гуще, и на штанины цепляются многочисленные семена въедливой череды и прилипчивых лопухов. На тонкой ветке, свисающей до земли, светится румяным боком яблоко кальвиль. Оно, конечно, мерзлое, но удивительно вкусное, как фруктовое мороженое. А вон еще одно, и еще.
Несколько дроздов-рябинников с беспокойным "квок-квок-квок ..." перелетают по яблоням. Им, наверное, мороженые яблочки тоже по вкусу пришлись. А это что на снегу виднеется? Небольшой зверек лежит – погибшая ласка. У нее округлые ушки, белое брюшко и коричневатый верх шубки. На шее несколько проколов, похоже, от когтей какого-то пернатого хищника, никаких других следов вокруг нет. Приближаемся к яблони, заросшей будто ива густыми ветвями. С нее срывается некрупная буроватая птица и мягко, бесшумно летит над самой землей. За ней – другая, пятая, десятая... Да сколько же их? Подойдя, разглядел на ветках еще пару. Вытянувшись столбиками, таращат свои круглые оранжевые глаза и ушки из перьев подняли. Так это же ушастые совы, те самые, что спасают поля и леса от мышиного нашествия. Иду мимо, а совушки сидят, только боком поворачиваются, чтобы не слишком заметными быть. Интересная встреча, но где же заяц?
На одной из садовых дорожек повстречали худощавого охотника в очках, куртке из шинельного сукна, кожаных сапогах. За спиной у него небольшой желто-бурый зайчик приторочен. Молодая волчьего окраса лайка рядом бежит. Охотник говорит, что зайца взял в траве, там, где молодые посадки и видел еще одного, правда, далеко. Теперь здесь много лисиц развелось. Мы ему про свое чаепитие поведали. Улыбается: "Что ж, бывает, зато ведь хорошо повидали – близко. (Да уж, и повидали и постреляли)".
Миновали мы сады, вышли в поле. Над полем три ширококрылых канюка кружат, но вскоре пропадают из виду, исчезают в заснеженных далях. Поблизости желтеет скирда соломы. Присели мы под ней отдохнуть. В соломе мыши шуршат – скирда прямо нашпигована ими. А в садах, там, откуда мы только что вышли, вдруг поднялась частая пальба. Неужели по совушкам? Не хочется такому верить.
Через четверть часа, отдохнув на сухой душистой соломе, тронулись мы по направлению к селу. Там по заснеженным огородам высятся "курени", составленные из стеблей подсолнечника, тянутся ряды сухой кукурузы с лентами желтоватых листьев, торчат зеленоватые стерженьки от срезанной капусты, и по межам щетинятся бурьяны. Где-то тут должен быть заяц. Следы от его прыжков четко отпечатались на снежной целине. Вот здесь "ушастый" присел у зарослей лебеды. Стебель одного растения срезан острыми резцами, на срезе белеет похожая на вату сердцевина. На меже заяц закусил осотом и темно-зелеными листьями примороженной крапивы.
Иду по огороду, заросшему пыреем, дикой морковью и высокими коричневатыми стеблями полыни. Почему-то хозяева этот участок оставили необработанным, а, может, уже и некому его поднимать. В шагах десяти справа что-то метнулось, зашуршала трава, мелькают светлые с черными кончиками заячьи уши. Стреляю навскидку. Ничего в бурьянах не видно. В шагах шестидесяти заяц мелькает еще раз среди сухой кукурузы. Отец остановился и вопросительно смотрит на меня. Развожу руками, показывая, что мимо. Испуганная выстрелом стайка коноплянок, снижаясь и взмывая, с "тюрканьем" носится над полем.
Пройдя огороды, пересекаем завьюженную грунтовку и выходим на край поля с припорошенной снегом, но все еще зеленеющей сурепкой. Поле тянется от темнеющей слева лесопосадки до самой насыпи автомагистрали. Обсуждаем, как будем идти; отец говорит, что место очень обнадеживающее. По сурепке вскоре стали попадаться птичьи следы-крестики, обрывки поклеванных листиков. Вдруг: "Фур-р-р-р" – выпорхнула дюжина куропаток. Покачиваясь на изогнутых крыльях, птицы чуть ли не мгновенно уносятся на противоположный край поля. Приятно повидать бойких полевых "курипок". А вот, короткими прыжками – заячьи жировочные следы; покормившись, пошел на махах. Через шагов двести, в низине, из-под заснеженного бурьяна поднимается в метрах ста заяц и споро мчит к дороге. Пересекает дорожное полотно перед зелеными "жигулями". Автомобиль резко тормозит, из него выскакивают двое с ружьями, и гремит бесполезный салют из четырех стволов. Видно, как серый комочек появляется в поле за дорогой и катит к горизонту. Вот и второго зайца подняли, – настроение вдвое улучшилось. Продолжаем охоту. Присматриваясь к следам на снегу, я вдруг поднимаю голову и вижу, как в шагах семидесяти впереди побежали зайцы, много зайцев. Что такое? Да ведь это опять куропатки. С громким "чирик-чирик" они все шумно взлетают и тянут над полем к селу в огороды...
По краю поля протянулся ряд старых осокорей: растрескавшаяся темная кора на стволах, гладкие светлые ветви. У одного осокоря свисает до земли толстая надломленная ветвь с усохшими розоватыми листьями. Когда мы пересекаем линию деревьев, от этого тополя со сломанной ветвью выскакивает заяц и мчит от меня. Вскидываю ружье, веду стволами, упреждая на корпуса полтора, и стреляю. Заяц летит кубарем, раза три перевернувшись. Вот так выстрел! Спешу к русаку, считая шаги: 33 вышло. Поднимаю добычу и уверенно смотрю на правый бок, но заяц почему-то бит в левый. Подходит отец. Он оказывается тоже стрелял, мой выстрел не слыхал, а я его – наши выстрелы слились. По следам на снегу видно, что после прочерков дроби от выстрела слева заяц приземлился на лапы, кувыркнулся и, пролетев еще шагов пять, два раза отпечатался боком. Поздравляю отца с полем.
Русак крупный, светлый, чисто выкунявший. Низ белый, бока и спинка у него сизоватые, шея ярко-рыжая, по бокам на щеках пушистые баки. Отец нажимает пальцем слезную впадину у края заячьего глаза. Она не прогибается, значит, заяц матерый (у годовичков она мягкая хрящеватая). Берусь нести трофей. Снимаю с ружья погон; отец показывает, как торочить, перекрещивая заячьи лапки. Вешаю ушкана за спину, и мы двигаемся дальше. Вокруг, насколько хватает глаз, расстилается всхолмленная равнина, сверкающая на солнце яркой белизной первого в этом сезоне снега...