Петрова дня начиналась охота на болотную дичь, с половины июля — по лесной птице.
Сколько было в это время хлопот с патронами и сапогами, с выбором места для первой тетеревиной охоты, сколько раз прочищалось ружье, в стволах которого наводилась ослепительная чистота, могущая поспорить с чистотой серебра или зеркала!
Охота на тетеревов требовала больших переходов и настойчивых поисков. Это способствовало выработке у охотника выносливости, наблюдательности, изощренности, т.е. обогащало опытом натуралиста, закаляло физически.
Наши окрестные леса — на двадцать-тридцать верст вокруг города — были довольно глухи: встречались и болотные топи, и глубокие овраги, и неведомые дороги, и непроходимые осинники.
Я странствовал в этих лесах с четырнадцати лет и ни разу не плутал: помогала зрительная память, предельно обостряемая охотой, течение речек и ручьев, высокие сосновые "гривы", самые разнообразные приметы, вроде опаленного молнией дуба или нескольких сросшихся берез, расположение любимых звезд — семигранных Плеяд и лазурной Веги.
Выходил я до рассвета и на заре был уже далеко за городом; кружил но березовым ягодным мелочам, до пояса вымокал от росы, посвистывал собаке, заботливо суетившейся на тетеревиных набродках. Собака, тоже вся вымокшая, челноком ныряла в кустах, шумела травой, потом вдруг начинала вздрагивать, сокращать ход, оступаться, превращалась в хищницу с зоркими горящими глазами. Наконец, она останавливалась, "замирала" с выправленным хвостом и поджатой передней лапой и, всегда послушная, никак не хотела двинуться вперед... Тетерев, уже покрытый по рябинам смоляной чернью, с треском мелькал в березах, как бы прикрываясь их ветвями. Вслед ему посылался выстрел. Собака слышала, как и я, шумное падение птицы, но все же продолжала стоять. Посланная вперед, она срывалась с места, делала полукруг и скоро снова останавливалась, уже чуть помахивая хвостом: под ее мордой, в траве, темнел теплый тетерев.