Мерный плеск весел не нарушает покой летнего дня. Ласточки береговушки, мягко «джуркая», носятся над голубой гладью реки. Время от времени то одна, то другая черкает клювом по воде, утоляя жажду. От ласточек взгляд скользит к берегам, зеленеющим травами, кустами и вербами, рассеянными по лугам. Поодаль видны копны свежего сена, будто спины пасущихся сказочных зверей. Вечереет. Красное солнце проглядывает среди вытянутых синих облаков у горизонта.

Отец на корме лодки правит веслом в залив. Выбрав место, причаливаем к травянистому берегу. У лозовых кустов, где по ровнее, ставим палатку. Рюкзаки с запасной одеждой кладем в головах. Там же — ружья и патронташи, под стенками — удочки. Сумку с продуктами ставим в углу у входа. Ночлег готов.

Пока обустраивались, совсем стемнело. Огонек костра уютно засветился в лугах, озаряя палатку и ближний куст. Почти целая неделя августа у нас впереди. Будем отдыхать, ловить рыбу, а в выходные поохотимся. Душа моя ликует и поет — поживем среди природы.

Утром с подъемом не спешили, хорошо выспались после дороги. А утро замечательное. Небо ясное, голубое-голубое, и золотое солнце подымается из пойменных далей, озаряя чудесный день. Прохладный утренний воздух разлит в лугах, раскинувшихся до синей полоски запойменных лесов. Стайка быстро летящих уток засверкала подбоем крыльев, купаясь в океане света…

Развожу костерок. Пахнуло дымком из сухих лозовых веток. Варю картошку, делаем чай. Мне эта готовка на живом огне в удовольствие. Подкрепившись, плывем на лодке рыбачить. В заливе, у водорослей то и дело всплескивают плотва и красноперки. В кувшинках ударила щука, показав пятнистое хвостовое перо, пустив волну по тихой воде. В травах щуку не возьмешь, и мы бросаем блесны вдоль водяных зарослей. Несколько забросов и чувствую хватку и потяжки вбок — на блесне юркая щучка-травянка. Отец вытаскивает полосатого, красноперого окуня с фунт. Потом ловит щуку с кило. Вот его спиннинг снова сгибается от поклевки. Крупная щука упорно сопротивляется, выскакивает из воды, делая «свечки». Убрав весла, чтобы за них не зацепилась леса, переживая, наблюдаю за поединком. Наконец, щука в лодке…

Солнце вышло на полдень, греет и г

реет. Над заливом летают черноголовые чайки-мартыны и красноклювые крачки, бросаясь в воду за рыбками. Изредка покажется в небе стайка каких-то уток, и глазами охотника слежу — куда сядут? Но утки уходят в голубую даль, уже покидая родные места.

Становится жарко. Хорошо бы искупаться. Причаливаем к берегу. Ныряю в темную, холодную глубину. До дна выходит в рост с вытянутыми руками. На дощанике из соседнего села приплыли дед с внуком и принялись косить зеленый лужок неподалеку. Мы затеяли варить уху. Когда уха сварилась, пригласили косарей. Они принесли вареных яичек и огурцов. Обедаем, ведя неспешную беседу. Деду, Митрофану Тихоновичу, 74 года. У него веселые голубые глаза под косматыми бровями, густая шевелюра седеющих волос, загорелые худощавые скулы, крупный нос и резко очерченный подбородок. Внук тоже голубоглазый, русоволосый, крепкоплечий, лет восемнадцати. Тихонович словоохотлив. Говорит, что тут теперь многое изменилось. Из-за подпора водохранилищем пропали в реке подуст, марена-усач и стерлядь.

— Стерлядь?! — восклицаю я с удивлением.

— Да, был, — отвечает, почему-то именуя ее в мужском роде, и продолжает: «раньше река была тут неглубокая, с довольно быстрым течением, песчаное дно, кое-где хрящеватое. Как раз то, что любят названные рыбы. Теперь же развелись щука, плотва, караси, лини».

Отец поинтересовался, можно ли тут приобрести лодку. Дед сказал, что лодки и он сам делает. Работа из досок заказчика обойдется рублей до тридцати. Потом отец спросил еще про охоту.

— Прежде в лугах по озерам уток были тучи, — ответил дед. — Но я-то рыбак, не охочусь, а мой сосед-охотник без вязанки дичины никогда не возвращался. Сейчас утка тоже есть, но не столько. Правда, осенью, перед ледоставом на большой воде бывает черно сидит…

Митрофан Тихонович все рассказывал, а его помощник сидел молчаливо, поглядывая на говорящего. Отдохнув, косари снова взялись за работу. Когда они, закончив косить, отплывали, отец попросил привезти в следующий приезд свежих огурчиков. Пообещав, косари поплыли — внук на веслах, дед рулевым.

Вечером я отошел от палатки в луга. Солнце село. Потянуло прохладой, запахли приятно травы. На западе заиграл золотисто-голубой закат в легких мазках бледно-сиреневых облаков. Стайки уток стали показываться по сторонам над засыпающими лугами, летя в разных направлениях куда-то на кормовые озерки и болотины. Когда я вернулся, отец уже дремал в палатке.

— Где был, что видел? — спросил он, когда я начал укладываться.

— Был недалеко, у озера. Утка понемногу летает, — отвечаю, — но близко ничего не налетело.

— В субботу все может измениться. Подъедут охотники, дичь больше будет мотаться, — сказал отец. — А завтра хочу посидеть с удочкой на берегу, спокойно половить среди кувшинок…

Утренняя трелька пеночки-веснички, начавшей кочевку к югу, мелодично прозвучала в соседнем кусте. Отца в палатке уже не было. Вот я заспался, даже и не слышал, как он встал! Батя уже облюбовал себе место с чистым «окном» среди листьев кувшинок и удил там плотву и красноперок. Вокруг блистало чистое августовское утро. Кошеный луг с еще зеленым разнотравьем по низинам, голубое безоблачное небо, сверкающие глянцем широкие листья кувшинок на воде и их изумительные белые цветы… Полюбовавшись простором поймы, устремляюсь бегом по росистой траве. Разогнав кровь, бросаюсь в прохладную, чистую воду залива и размашистыми гребками плыву, наслаждаясь свободой.

Днем бродил по окрестностям. Вышел к длинному, неширокому озеру с открытыми берегами. В воде сусак и стрелолист. У их зарослей плавало несколько водяных курочек. В дальнем конце поднялась кряква и три чирка. На илистом участке берега приметил следы куличков и утиных лапок. Крупными крестами прошлась там и серая цапля. В шагах двухстах от этого озера наткнулся на другое — с зарослями рогоза у берегов. На его поверхности затянутой ряской плавал большой птенец водяной курочки, наверно, из позднего выводка. Оливково-коричневатый со светлым горлышком. Интересно понаблюдать. Вскоре из зарослей стрелолиста появилось еще три куренка, а за ними выплыл курочка-папа, судя по его ярко-красной лобной бляшке у клюва. Шея и зоб у него были темно-пепельные, голова черная, спинка и крылья темно-коричневые. Когда «водяной петушок» переступал по листьям кубышек, были видны его высокие зеленоватые ноги с красными перевязями у колен. Через какое-то время приплыло еще два птенца. Все курята размером были в половину родителя и довольно самостоятельны. Деловито склевывая что-то с поверхности, они кормились среди ряски, расплываясь в стороны метров на шесть. Иногда двое-трое сплывались около папы, и тот чем-нибудь угощал их. При этом малыши не жадничали, не приставали, не ссорились и не лезли друг перед другом. Вот папаша склюнул с края отогнутого им листа кубышки какую-то живность и отдал ближнему куренку. Из стрелолиста выплыла курочка-мама. Во всем она была похожа на петушка, только чуть тусклее окраской. К ней сразу подплыло трое малышей. Курочка их чем-то покормила и, забравшись на залом стеблей, принялась чиститься. Над лугом показалась ворона. Петушок издал резкое «курр»! Все курочки насторожились. Ворона пролетела, и семейство продолжило свои занятия. Поодаль, в стрелолисте замечаю пару чирят. Они чистили перья, трясли хвостиками, приподымались на лапках и махали крыльями…

Вечером я опять вышел в луга. Высоко пролетел кроншнеп со своим заунывным криком «куик, куик». Донеслись хриплые голоса летящих цапель. В свете зари показалась стайка быстрых чирков. Промчался еще чирок рядом, а на озеро курочек опустилось три крыжня. Угасла заря. Зажглись первые звезды. Где-то на дальнем озере закрякала утка…

Солнце осветило бок палатки, начиная новый день. Распахиваю полы входа, но вставать не спешим. Лежим, смотрим на залив, тихо разговариваем. Вдруг на воду в метрах полста опускается четверка крякв. Поплавав, утки начинают купаться и чиститься. Постепенно они подплывают ближе и ближе, поглядывая на нашу палатку. Потом вдруг поднимаются и летят прямо над нами, будто знают, что пятница не охотничий день. Вот так бы завтра. Мы весело обсуждаем утиное поведение и начинаем заниматься завтраком. Затем отправляемся рыбачить. Мне попадается щука, а отец ловит трех окуней. В небе стали появляться утки. Их стайки в пять-семь птиц то и дело пролетали по сторонам. Похоже, в угодья начали прибывать охотники на выходные и утки забеспокоились. На юго-востоке появились вытянутые перисто-слоистые облака, но солнце греет во всю и даже хочется окунуться.

— Надо посмотреть места на том берегу, — говорит отец, когда мы обсыхаем после купания, похаживая по мягкой траве.

Переплываем в лодке залив. Противоположный берег зарос лозняками, а в них схоронились три мелких заросших озера, подходящие для бродовой охоты. Из лоз мы выбрались на луг, и перед нашими глазами открылось длинное широкое озеро с отдельными темно-зелеными куртинами высокого ситника, ковром широких листьев и цветов белых лилий. Посередине, где была глубина, тянулась полоса открытой воды. Поодаль, у края кувшинок плавала небольшая стайка лысух. Они все время ныряли, держась на одном месте.

— Наверно, достают ракушки, — сказал отец, наблюдая за птицами.

Над водой летало несколько темноперых озерных крачек. Среди зарослей стрелолиста, на мелком, возвышалась хатка ондатры. В разных местах плавало и ходило по листьям кувшинок несколько водяных курочек.

— Какая красота! Чудесное озеро. Тут, наверно, крупные лини есть, — сказал отец, и затем показал рукой на стайку уток, опустившуюся в дальнем конце озера.

Полюбовавшись окрестными картинами, мы пошли к лодке, говоря об увиденном. Вернувшись к палатке, занялись подготовкой к завтрашней охоте и ужином. Закат был ясный и, когда опустилась ночь, на темном бархате неба засияли лучистые звезды. Но вскоре поднялся ветер…

Отец разбудил меня в четыре. Было совершенно темно и так хотелось еще хоть чуток поспать. Лежу, пока отец собирается.

— Ты что, заснул? — окликает меня. — Вставай, собирайся, до зари надо быть на месте.

Вылезаю из палатки. Звезд не видно, все небо плотно затянули слоистые облака. Дует ветер. Погода меняется. Натягиваю длинные резиновые сапоги, одеваю патронташ. Взяв ружья, отправляемся к озерам. У третьего озера становимся у кустиков лозняка. На озере ни звука. Все вокруг безжизненно в темноте ночи. Только ветер шевелит стебли осок и листья лоз. Где-то хрипло крикнула цапля. Ей отозвалась другая. Ухо насторожено ловит все звуки. Прошумела крыльями первая утиная стайка, невидимая в темном небе. Далеко прозвучал первый выстрел. Вслушиваюсь и вглядываюсь в отступающие сумерки, сжимая в руках ружье. Ши-и-и, — над озером проносится, снижаясь, чирок. Ружье мгновенно у плеча, выстрел. Чирок пролетел. С воды с шумом поднялось несколько уток. Два раза выстрелил отец.

— Пыльнуй! — вдруг кричит мне.

Быстро налетает утиная стайка. Она уже над головой. Пропускаю и бью в угон под переднюю. Утка сламывается и падает на берег в осоку. С разных сторон вдалеке звучат выстрелы других охотников. Показывается новый утиный табунок. Снижаясь, он разворачивается, заходя на воду. Прячусь, пригибаясь, за кустом, но утки, взмыв над озером, уходят куда-то в луга. Осторожный крыжак-материк тянет высоко против ветра, вертя головой. Вскидываю стволами по нему, делая проводку, но удерживаюсь от бесполезного выстрела, — слишком далеко. По сторонам вдали то и дело замечаю уток, водя глазами. Вдруг гремит батин выстрел и в озеро шлепается кряква. Шумно поплескавшись, она затихает кверху красными лапками.

Рассвело. Утки перестают летать. Иногда лишь в вышине видна их стайка. Стихли в окрестностях выстрелы. На реке взревела моторка, за ней еще несколько. Охотники начинают разъезжаться. Мы пока остаемся у озера. Замечаю пару чирков. Они все ближе и ближе. Стреляю дуплетом. Один чирок забирает вверх, а второй отстает и снижается. По нему стреляет отец, и чирок падает в воду. Раза по три мы еще стреляли и лет окончательно замер. Собираем сбитую дичь, плаваю за упавшими в озеро. Утреннее купание очень бодрит, а солнца нет, чтоб согреться. Все небо затянуто облачностью. Кабы не начался дождь.

— Давай, пока не задождило, сварим поесть, — сказал отец, когда мы вернулись к палатке.

Я отправился за сухими ветками для костра, а потом мы стали готовить суп из двух чирков. Под вечер, переплыв в лодке залив, охотились на разведанных вчера озерах. Я вытоптал крыжня. Выстрелил в него на подъеме. Широко кружа, он стал медленно набирать высоту.

— Ты ему в голову попал, — крикнул батя, — следи, сейчас упадет.

И точно. Крыжак вдруг пошел по косой вниз и упал в шагах ста за кустами. Я со всех ног бросился туда, заметив направление. Только бы не сбиться. Отец подправлял меня со стороны. Хорошо, что крыжень упал на прогалину с травой, и я его таки нашел. Стреляли мы еще по нескольким чиркам, отец одного сбил. На вечернюю зарю стали у красивого озера. Я пристроился у одного куста куги, отец у другого. Под противоположным берегом несколько лысух пробирались среди кувшинок, торопясь уйти подальше. Первая утка пролетела около шести часов вечера. Хороших налетов, в меру, было пять-шесть. Отец сбил широконоску. Небо насупилось, и заморосил мелкий дождь. Поверхность воды зарябила сеткой от падающих капель. Унылая картина. Все вокруг сразу посерело и поскучнело. Краем глаза замечаю летящую над озером лыску. Мелькают концы ее темных крыльев. На черной голове белеет отметина у клюва. Быстро обгоняю цель стволами, держа линию, и жму на курок. Свернувшись комом, лысуха бухается среди кувшинок метрах в тридцати от берега. Вскоре подходит отец:

— Ну как, что-то сбил? — спрашивает.

— Да вон, лыску, — показываю рукой. — Придется плавать, бросать негоже.

Раздеваюсь и лезу в озеро. В илистом дне вязнут ноги. Раздвигая руками кувшинки, плыву к добыче…

С перерывами дождь шел всю ночь, мерно барабаня по брезенту палатки. Под утро опять задул ветер, но дождь все продолжался. Затемно мы сложили рюкзаки и мокрую палатку. Сегодня надо уезжать, наши отпуска заканчиваются, но утреннюю зорьку еще постоим. Небо хмурое, все вокруг мокрое, сверху сеют мелкие капли. Заря медлит и никак не хочет раскрыть свои глаза. Утки куда-то позабивались и не летают. Медленно-медленно занимается серый, сырой рассвет. Роняя со стеблей дождевые капли, рядом перепархивает буренькая камышовка и обеспокоенно «черкает». Вдруг доносится шум крыльев и поодаль на озеро опускается утка. Тут же она спешит к зарослям рогоза в укрытие. Над лугом, стороной промчала стайка чирков. Пролетело в разных направлениях еще несколько уток поодиночке. Мы стреляли по разу, но ничего не сбили.

Дождь усилился. Мой брезентовый плащ, намокнув, задубел и стал как деревянный. На ружейных стволах быстро собираются блестящие водяные капли. Часто стряхиваю их. Мда-а, погода подкачала напоследок. Сейчас бы оказаться в теплой хате, обсушиться, поесть чего-нибудь горячего, и… чаю, чаю.

Со стороны луга донеслось два выстрела. Не только мы такие завзятые. Высоко, плотным строем прошумела большая стая крякв. Хороши! Но «глаз видит да зуб не ймет». Однотонное белесое небо сыпет и сыпет дождевые капли. Налетает чирок. Бах-бах-бах! — ударили наши ружья, и чирок плюхнулся в прибрежную осоку. Кто его сбил? Похоже, батяня.

— Ну, что, будем заканчивать? — окликает он меня.

— Давай. Хорошего понемногу, — отзываюсь.

Достав чирка, мы идем к лодке…