Прошла зима. С конца марта установилась ясная погода. Изо дня в день голубое небо. Магнитные бури от необычайно активного Солнца с небывало разросшимся пятном, как писали газеты, одна за другой достигали Земли. Поначалу ночью морозило, а потом отпустило. Пошла на подъем вода в Днепре. Рыболовы заняли песчаные киевские пляжи. Заспешили травы в рост, и к середине апреля распустились березы, обычно зеленеющие в первых числах мая.

В Вербное воскресенье друзья встретились на лесной вырубке. Собирали березовый сок, слушали лесного жаворонка юлу, любовались первыми лиловыми опушенными цветками сон-травы и строили планы. Решили после Пасхи ехать на реку. Наконец-то долгожданные майские праздники, Позвонил Тиша:

— Ну, как, готов? Билеты есть. Бери палатку. Едем. Ну, до завтра.

Автобус отошел точно по расписанию, и через три с половиной часа приехали. По всему селу опрятные огороды темнеют вскопанным черноземом, зеленеют грядки чеснока и лука. Хозяева, у которых мы иногда ночевали, расчищают клубничник. Поздоровавшись и немного поговорив — всем некогда — отправляемся в путь через лужки и разливы к реке. Уже слышна кукушка, а в лозах «протехкал» первый соловей, слишком уж рано в этом году. Через часа полтора мы на знакомом берегу. Ставим палатку. Стелим сосновый лапник, вырезаем стойки и колышки. Хор квакш у залива оглушает весеннюю ночь. Утро встречаем с песней юлы. По берету бегает белая трясогузка, вторая щебечет на ветке тополя. От горизонта веером расходятся перьевые облака.

Десять дней я с друзьями — Тишей и его женой Наташей — провели на острове. Наташа готовила, ловила верховодку, читала рассказы А.П. Чехова, загарала на ласковом утреннем солнце. Мы соорудили из лозы навес, укрыв его от дождя пленкой. Под ним разводили костер и готовили. Спали в палатках, тоже укрытых пленками. Так было теплее и комаров меньше. Комары появлялись с заходом солнца, но через час пропадали. Ночи были холодные с еще не распевшимися соловьями и хорами озерных лягушек. Раз, отправившись утром на фотосъемки, Тиша вернулся с необыкновенным букетом яблоневых цветов, поразившим Наташу. Обвалился берег, и большая дикая яблоня упала в вешнюю воду. Ее крупные бело-розоватые цветы благоухали над рекой. Цветущее дерево в воде — ну чем не остров Борнео!

Наташа подружилась с ящерицами. Ярко-зеленый самец и две коричневатые пеструшки-самочки обитали в сухой траве у корня старой красной ивы. Ящерицы не боялись новых соседей и особенно не прятались. Как-то Наташа протянула ящерице на прутике извивающегося выползка. Зеленый дракончик на удивление спокойно принял подношение, съев подряд еще трех, после чего установилось полное доверие.

Май — месяц Поликсены — дочери троянского паря Приама (таковы имена в греческих мифах). А здесь поликсена — это прекрасная бабочка. Обитает она в пойме Днепра, там, где растет кирказон. Когда на его стеблях появляются первые листочки, бабочки начинают откладывать яички. Желтыми в черных полосках крыльями этих бабочек можно любоваться лишь месяц. В июне встречаются только ее оранжевые гусеницы-»многорожки», а остальные десять месяцев года поликсена — это светло-серая куколка, горизонтально висящая на валежине или сухом стебле до следующего мая.

Под вечер, собирая дрова, я услыхал негромкое рычание и тявкнул будто кто-то. Пошел на звук и вижу, в заросшей кустами и травой промоине белеет горкой песок. Наверное, нора. Остановился за кустом в шагах десяти. Вскоре вылезает рыже-бурый лисенок с почти черными лапами (точь-в-точь, как на рисунках Е. Чарушина), что-то под корнями нюхает и начинает копать. Появляется из норы второй. Затевают игру: друг друга за уши хватают, повалить стараются. Разыгравшись, рычат, тявкают, а, испугавшись — сразу в нору. Заглядываю в лаз — белая с рыжим мордочка, черный нос и два зеленоватых глаза блестят в полумраке. На следующий день всем захотелось посмотреть лисят. Пошли не с пустыми руками. Я взял подлещика и положил неподалеку от входа. Ждем, что будет. Появился нос, вылез лисенок. Замер, принюхивается. Пригибаясь, крадется к рыбе и, схватив за хвост, пятясь, тащит в нору.

Река подмыла берег, и старая ветла сползла корнями в воду. Среди их плетей ходит, сверкая боками, рыбка. Что-то блеснуло на песке под стволом. Там спрятаны четыре густирки в ладонь, у двух головы прокушены. Похоже, норка о своем пропитании позаботилась. Два дня тому мы здесь ее видели, тащила щучий хвост через коряги.

В день отъезда что-то изменилось в природе. Так ведь это заколосилась дикая рожь, добавив свой зеленый узор в соломенное кружево прошлогодней травы. Побыть бы еще — здесь каждый весенний день так неповторим! Но ждет в городе работа, надо уезжать. До скорой встречи, река и берег.

Отпуск. 30 июля на крылатом теплоходе «Восход» мчим по Днепру. Шесть часов дороги — и мы на месте. Как наш навес? Стоит.

— А это что? — спрашивает Тиша, показывая вверх.

В углу на жерди висит какой-то бумажный шар размером с футбольный мяч, книзу отверстие. Гнездо шершней! О, с такими соседями не уживемся! Решаем, как стемнеет, гнездо убрать. Вот и сумерки, а полосатые квартиранты все еще прилетают. Наконец, совсем темно. Свечу фонариком и держу полиэтиленовый пакет, а Тиша стряхивает в него гнездо-шар, надев предварительно рабочие рукавицы. Несколько шершней ползают рядом по стенке и крыше. Один упал и ужалил Тишу в ступню (образовавшаяся опухоль через дня четыре прошла).

Утро. Алое солнце встает над лозами. Перекликаются золотые иволги в кронах ветел у залива. Ужу плотву и голавликов среди прибрежных коряг. Когда становится жарко, клев прекращается. Варим уху, жарим рыбу. Муку не взяли, пробую жарить просто так. Получается. Нужно только не трогать рыбу пока не зарумянится бок, а тогда переворачивать на другой. Готовя, вижу, как по угловой жерди взбирается светло-зеленая древесная лягушка-квакша. Вот и новый поселенец явился. Днем нарезаем осоку для утепления палатки.

Вечером, оставшуюся жареную рыбу сложил я в котелок, накрыл крышкой и поставил на пенек. Утром нас разбудило громкое карканье вороны, доносившееся с вершины высокого тополя. Ответив неразборчиво на птичье приветствие, Тиша вылез из палатки и тут уже разборчиво сообщил, что рыба пропала. Пустой котелок валяется на песке. Небольшие следы, очень схожие с собачьими, рассказали, что наш стан посетила енотовидная собака и хорошо закусила. Птичий след рядом сообщал, что и вороне кое-что досталось. Злость на собаку сменилась досадой на собственную бестолковость — кто же жареную рыбу оставляет почти на земле? Котелок надо было на ветку подвесить и повыше. Беру удочку и иду исправлять ошибку.

Рядом в зарослях протянулась звериная тропинка. Ближе к берегу реки было более или менее «чисто», а дальше в сторону — непролазные заросли, «хащи». Так что мы жили у самой звериной дороги. Как-то, идя к протоке через кустарник, я услыхал необычный резкий громкий свист. Остановился, подумал, люди на берегу появились. Но там никого не оказалось. Вдруг опять свистнуло и послышался удаляющийся топот по кустарнику. Кто это? Из «топающих» только кабаны и косули здесь водятся. На следующий год все прояснилось: свистели косули, потревоженные человеком. Вспомнилось загадочное «свисть зверинъ въета...», читанное в знаменитом «Слово о пълку...».

Подальше от берега люди встречались редко, чаще останавливались у воды, где подходящая глубина для рыбалки или песок для купания. В выходные становилось шумно: из села приплывала молодежь на моторках. В будни наступала приятная тишина, которую старались поддерживать и те, кто отдыхал с нами по соседству. Иногда приплывал на весельном дощанике дед-корзинщик за прутьями краснотала. Возвращаясь, он часто буксировал какую-нибудь корягу на дрова. Вечером вниз к рыбным тоням проносились рыбаки-артельщики на двух деревянных моторках. Свои лодки они лихо вели в полуметре борт от борта, одну чуть за другой в волне, раздвинутой носом передней. Изредка гудела «дюралька» — бензин в такой цене, что выходит, как на такси. Раз в день проходила баржа-самоходка… По утрам тишину будил хохот серебристой чайки. Каждый новый день дарил что-то новое, пусть не выдающееся или яркое, но свое. Текла-струилась днепровская вода, бежали-торопились незабываемые летние дни.

Рядом с нами поселились ужи. Иногда показывались на глаза, и каждый год оставляли свои «линные» шкурки в дровах и среди жердей, поддерживающих навес. Ужей видели трех, крупные (одна «линная» шкурка, оставленная в дровах, была около метра). На стенке Наташа приладила дуплистую коряжину с сухим букетом из бессмертника и вероники. Потом на ней закрепила уже покинутое гнездышко зяблика. Гнезда зябликов очень опрятные, украшенные, будто вытканные лишайниками и мхами. В гнездо Наташа положила найденное на земле, расклеванное, голубое яичко дрозда. В тот же день ужи проверили гнездо, и скорлупка оказалась на полу.

Поначалу донимали мыши. Все съестное приходилось куда-нибудь прятать. Однажды на ночь подвесили семечки в двойном целлофановом пакете на ветку сосны довольно высоко. Утром между стенками пакета оказалась горсть шелухи и дырка во внутренней стенке пакета. Семечки пересыпали в стеклянную банку и закрыли капроновой крышкой. Утром по краю крышки мыши «сняли фаску». Тиша поставил мышеловку-давилку. Через день попался большущий, в ширину ладони, буроватый «мышак» со светлым брюшком и круглыми ушами — лесная мышь, которая лазит по деревьям, почти как белка. Как-то обратил на себя внимание необычный писк в траве. Оказалось, лягушонка мышь поймала и за шею держит. С появлением ужей мыши пропали. Множество нарядных бабочек — павлиний глаз — как-то в сентябре собралось зимовать под навесом, но мы, приехав, их потревожили. Несколько дней эти бабочки еще летали вокруг, надеясь, видимо на то, что мы уедем.

Пара деревенских ласточек-касаток появилась на вторую весну. Они все время держались вместе. Ловили над полянками и кустами мошек, неумолчно щебетали на выступающей из крыши жердинке, залетали внутрь и садились в углу под навесом. Нас совсем не боялись и похоже было, что им тут очень понравилось. Так продолжалось несколько дней, но гнездо ласточки не завели. Видно, обнаружили ужей — опасных соседей для птенцов — и больше не прилетали.

Изящные следы от копыт косуль иногда появлялись на тропинке. Ночью косули выходили кормиться прямо к нам на лужайку. Напуганные чем-нибудь козлики иногда рявкали, и можно было подумать, что завелись медведи. Однажды Наташа услыхала какое-то «шурханье». Подходит, а от палатки отбегает косулька, сверкая своим белым «зеркальцем»; похоже, бодалась с сохнувшей на ветвях пленкой.

Обув кеды, чтобы не пораниться о сухие стебли пижмы, тростник и ракушки, пошел я как-то ранним утром со спиннингом на соседнее большое озеро. От летней жары воды в нем стало меньше, и обнажилась отлогая полоса илистого дна шагов в десять шириной. Само озеро густо заросло водорослями. Найдя чистую «прогалину», долго ловлю с одного места. За прибрежным камышом послышалась какая-то возня, хрюканье и визг. Кто это там? Сквозь камыши вижу свинью с шестью поросятами-сеголетками. Звери темно-серые, в короткой летней щетине. Ближний поросенок что-то увлеченно копает пятачком в высокой траве. К нему подбегает однопометник и пытается боком оттеснить с понравившегося места. Начинают визжать, мамаша поднимает рыло, коротко хрюкает. Поросята настороженно замирают, вытянув пятачки. Звучит новая команда, и кормежка продолжается. Вытягивая ступню, я «чавкнул» илом. Кабанье семейство тут же бросилось в заросли. В камыше зашлепало, зашуршало и вскоре все затихло.

В начале августа на одной из плотно растущих сосен я заметил гнездо горлицы с двумя большими оперившимися птенцами. Через день птенцы уже сидели рядом с гнездом и, увидев меня, забеспокоившись, стали топтаться на ветке, похоже, собираясь лететь. Так поздно горлицы выводят потомство, наверное, приурочивая его вылет к созреванию урожая всевозможных семян.

В конце лета над иссушенными солнцем прогалинами среди кустарника медленно пролетают дриады — крупные коричневатые бабочки с ярко-голубыми пятнами на передних крыльях. Уже потертые и прорванные по краям крылья свидетельствовали, что дриады доживают свой век, посеяв на стебли злаков зерна жизни — яички, из которых в сентябре выйдут гусеницы. Кое-где на молочае высоком можно увидеть необыкновенно пестро разрисованных гусениц молочайного бражника. Их яркая раскраска чудесно сочетается с красновато-желто-зеленоватыми стеблями и листьями молочая. Гусеницы едят и едят, чтобы скорее повзрослеть. Ранние заморозки могут погубить молочай, поэтому гусеницам надо спешить. Кроме нас, гусениц хотят видеть шершни-охотники, которые не спеша облетают травяные заросли. Высматривая цель, они бросаются на всякое темнеющее утолщение стебля или предмет, будь-то сучек или скрученный листик, застрявшие в траве, сухое соцветие, стянутое паутинкой или, наконец, насекомое. Большая взрослая гусеница бражника для шершней — желанная, но нелегкая добыча; только через несколько минут упорного сражения, парализованная уколами жала, гусеница затихает.

Минувшее лето было теплым и дождливым. Даже в сентябре, отправляясь в отпуск, Тиша с Наташей выехали в дождь, но вскоре тучи рассеялись, и на место они прибыли, когда все уже высохло. Жизнь на берегу пошла своим чередом. Иногда перепадали дожди, потом выглядывало солнышко. Дни шли за днями. Вот и ночи стали холоднее. Тиша сложил очаг, использую вместо раствора черную береговую глину, смешанную с песком. После первой растопки глина затвердела и стала красной, как следует скрепив камни. Как-то три дня подряд лило. Спустя четыре дня начали появляться маслята. Сначала грибы показались под ближайшей сосенкой, как и в позапрошлом году. И пошло. Грибное море залило лозово-сосновое редколесье.

Глаза не могли нарадоваться грибному обилию. Каждый день жареные маслята украшали стол. Сделали и заготовку. Чищеные грибы отварили с солью в алюминиевом котелке и в полиэтиленовом пакете положили в погребок. Уже дома, проварив еще раз, закатали в банки. Зимой угощали друзей, а те удивлялись — грибки, как свежие.

С рыбой тоже перебоев не было, ловилась исправно плотва, густера, ерши. Раз взял лещ величиной с блюдо, сломал удилище, оборвал леску, и ушел в коряги.

Наташа и Тиша вернулись домой веселые и счастливые. Чудесная осень озаряла приятными воспоминаниями долгую зиму. Собираясь вместе, мы мечтали о новых днях на тихом берегу.