Весна. Птицы снова отправляются в путь. «Нга-а, нга-а, нга-а...», — доносится из беспредельной синевы неба. Стая гусей-гуменников, двадцать пар, плывет косым клином над ирпеньской долиной. Как ждешь это чудесное время! когда полетят первые гусиные станицы, перекликаясь гортанными криками в лазурном поднебесье.

День сравнялся с ночью — равноденствие. Сегодня 21-е марта; с отцом иду вдоль ручья к речной пойме. В руках у нас удочки-поплавчанки. Попробуем удить, но главное — побыть среди весеннего приволья. Тянет холодный западный ветерок. На склонах долины по овражкам, рытвинам и западинам еще белеют полосы и пятна последнего снега, чередуясь с оттаявшим черноземом. В самой пойме снег сошел дня четыре тому и на пригорке сквозь сухие пряди прошлогодней травы уже проглядывают золотые глазки мать-и-мачехи. Первые цветы, такие простые, но столь желанные. На вершинах молодых ольх незатейливо распевают желтенькие овсянки. Одна как бы выводит: «Поставь сани, бери во-о-оз», другая ей вторит: «Неси сено не труси-и». Пара сорок стрекочет на пушистом кусте боярышника; там, в гуще ветвей темнеет их гнездо-шар. Одна из сорок, забравшись в гнездо, вертится, упираясь хвостом в прутяную крышу, и что-то подправляет. Из островка сухой полыни, в шагах тридцати выскочил заяц. Беловатые с черными кончиками уши поднял торчком и помчал вдоль канавы. Отбежав подальше, залег в бурьянах. Чтобы не тревожить «ушкана», поворачиваем и напрямик через луг идем к речке. Ирпень вышел из берегов, вылился в пойму, затопив ее левую сторону. По разливу темнеют точками многочисленные утки. Часто пролетают утиные стайки вниз по реке. Некоторые пары оставляют летящих, описывают дугу и садятся в разлив. Утки сторожкие, близко не подпускают. Приходиться рассматривать их в бинокль. Разные виды плавают и кормятся раздельно, а среди своих держатся попарно. Выделяются ярким пером красавцы-селезни. Весенние краски неба и земли сочетаются в их брачных нарядах. Селезни хохлатой чернети — черные, снежнобокие; у гоголей они — белошейные, с пятнами по сторонам черно-синей головы; у голубой, или красноголовой чернети — они дымчато-голубоватые. Селезни широконосок белозобые, с глинистыми боками, смарагдовой головой и носами лопаткой; у чирков-трескунков — белобровые, по серой спинке, будто снежком осыпаны. Ухаживая за своими буроватыми уточками, чирки часто перелетают шумными ватажками, потрескивая, как барабанными палочками постукивают. Крякв легко узнать по крупноте. Кудрявохвостые селезни-крыжни задаются друг перед дружкой: посвистывая, привстают на лапках, вытягивают шеи вверх, при этом подхватывая клювом воду. Многие кряквы еще с осени разбились на пары, но смотрины и сватанья у них продолжаются. По мелководьям перебегают красноногие кулики-травники, — «прилетел кулик из заморья, вывел весну из затворья». У воды ходят чибисы и снует множество скворцов (сотни три). По зеленеющему лугу среди кротовин скачут дрозды рябинники. Все птицы ищут пропитания. Крылатым путешественникам надо восстановить силы, чтобы через день-два снова отправиться в дальний путь.

Подходим к берегу. Из сухой осоки поднимается небольшая белая утка и над водой летит вверх по речке. Черные у нее только маховые перья, полоска на спине и пятно на затылке. Проводив взглядом белое чудо, отец весело говорит: «Ну, Володька, повезло нам — лутка видели! Очень редкая в наших краях утка. Малым крохалем еще зовут, таежный житель». Над лугом пять серых ворон гонятся за канюком-мышеловом. Канюк легко избегает вороньих приставаний. Иногда, подвернув крыло, он поворачивается к особо ретивой и та, суматошно забив крыльями, отлетает. Проводив канюка до речки, вороны не спеша возвращаются к лесу, где у них гнезда. С лесной опушки доносится разноголосое щебетание и пение. Там, в кронах сосен отдыхает множество пролётных коноплянок, щеглов, зеленушек и зябликов. Вдруг птичий хор смолкает, а скворцы взлетают, спасаясь от ястребка-перепелятника. Они поднимаются ввысь и облачком вьются над ястребом. В полёте стая часто образует параболоид или шар. Поотставшие втягиваются в него, как на упругих невидимых нитях. По шару пробегали тени, когда скворцы поворачивали, и менялась видимая поверхность их тела и крыльев. Куда б не летел ястреб, скворцы всё время были над ним и казалось, что они нападают на своего врага, а не он охотится за ними. Так продолжалось сколько-то минут. Потом ястреб, не сумев разбить стаю, резко отвернул вниз, бросив свою охоту, а скворцы-победители понеслись, теперь уже прямо, растворившись в голубых далях.

Ходим с удочками вдоль речки от омутка к омутку. Водяные струи вьют без устали узор спиралей, лент и нитей, расстилаясь гладью за поворотами русла. В одном месте с ровным течением попалось нам несколько плотичек. Через некоторое время клев там прекращается. Ищем новое место. Из заводи с шумом, свечой взмыла пара кряковых. Потянули над лугом. Утка впереди, зеленоголовый селезень следом. Описав широкую дугу, пара снижается и садится в разливе.

У возвышенного берега с лозовым кустом находим водяное затишье. Здесь на мотыля клюют быстрые верховки, а на червя со дна — усатые пескари-толстяки, серебристо-розоватые, с синими пятнышками вдоль боковой линии. Рядом с нами, у края воды опустилась белая трясогузка. Быстро перебегая и покачивая длинным хвостиком, склевывая каких-то мошек, на ходу она принялась распевать переливчатую, как журчание ручья, песенку. Наблюдая за ней, отец сказал:

— Смотри, какая славная, веселая птичка: такая деловая, весной одной из первых прилетает, ее еще «ледоломка» зовут. Бери с нее пример — никогда не унывай.

За часа два в разных местах мы налавливаем по десятка полтора рыбок. Из сухих веток плавника, собранного на берегу, разводим костерок у воды. Принимаемся варить ушицу в солдатском котелке. Через полчаса садимся обедать. Серенькая варакушка с белой звездочкой на ультрамариновой грудке распевает свою нестройную песенку на соседнем кустике ивняка. В ее коленцах улавливаю и щебетание луговых чеканчиков, и кваканье лягушки, и голос скворца, и трели жаворонков. В страстном порыве, токуя, варакушка поднимается в воздух и, не прекращая петь, опускается на стебель сухой полыни в шагах двадцати.

От противоположного берега с громким: «тьюить-вить-вить», вертко проносятся над речкой три кулика-черныша, мелькая белыми надхвостьями. Куличков спугнул рыбак. Идя вдоль берега, он ловит «подхваткой» — саком на длинной ручке, опуская его в воду и тихо подводя к берегу. Речка не широкая и отец заговаривает с рыбаком. На плече у того мокрая торбочка, в которую он кладет свой улов: мелких окуньков, плотичек и пескарей. Бывает, говорит, и щучка, зазевавшись, попадается, пока вода мутная.

Ныряя в воздухе, пролетают белогрудые, с черными галстуками чибисы и кричат-спрашивают: «Чьи вы? Чьи вы?». «Свои», — отвечаем. Чибисы садятся неподалеку у ложбинок с водой, словно услыхав наш ответ, и начинают кормиться, похаживая и кланяясь земле. По сухим местам на полвершка вытянулась уже молодая крапивка. Где посырее, тянутся росточки крепыша дягиля. Полуденное солнце пробудило бабочку крапивницу, и она, распластав свои ржавчатые крылышки с лазуритовой каемкой, выгревается на сухом стебле. Замелькала ярко-желтыми крылышками лимонница. Всегда радует ее первое появление после зимы.

В голубоватой дымке весеннего неба летят и летят с песнями полевые жаворонки. Их песни не смолкают с утра. Весна вокруг — растет, поет, спешит-летит. До середины дня ежечасно были слышны голоса гусей, и мы видели девять стай. Гуменники и серые гуси шли, четко держа свой строй углом или косой линией, пар по десять-тридцать. Белолобые гуси летели большими стаями до сотни полторы-две. Голоса у них звончее, сами они мельче, крыльями машут чаще, и все время перестраиваются и суетятся, как школьники на перемене. Их ватаги летели то волнистыми линиями, то дугами, то клиньями, иногда рассыпаясь на отдельные табунки и вновь сливаясь вместе, беспрестанно перекликаясь…

Солнце прошло зенит. Согретая земля источает аромат весенней свежести, который чувствуется в воздухе только весной после стаявшего снега. Кое-где по лугу уже зеленеет пырей. От вида молодой зелени, птичьего движения и гомона приходит радостное возбуждение первых весенних дней. Вот снова слышны гортанные голоса. Вновь в небе отрадная картина гусиной станицы, плывущей в лучах заходящего солнца. Широко разошлись стороны ее клина с двумя меньшими по концам. И, кажется, будто диковинная буква, подобная летописной «Аз», движется небом. Сколь видят глаза, следим уходящую стаю. Так бы и полетел за ней следом в весенние просторы далекого пути…

Вечереет. Провожая солнце, от соснового леса доносятся свистовые колена певчего дрозда. Он словно приглашает, прилежно выговаривая: «Ан-тин, Ан-тин, и-ди, и-ди, чай пить, чай пить...» По залитым пойменным лужкам идем от речки к дороге, взбодренные свежестью звонкого мартовского дня, — всегда дорогого дня Весеннего равноденствия.