На вокзал я прибыл за десять минут до отхода поезда. День был субботний. Многие ехали семьями на дачи, и мне едва удалось попасть в вагон. «В тесноте, да не в обиде»! — как-то всё же доеду…

Поезд тронулся и, набирая скорость, застучал на стрелках и стыках рельс. В вагоне стоял многоголосый говор. Сидящие на скамейках, как смогли, потеснились, дав присесть и другим. Кое-кто устроился на собственных вещах. Я огляделся, снял рюкзак, ружье и вытер выступившую на лбу испарину. Один из пассажиров, сидевших рядом, посмотрел на меня добродушно, веселыми глазами:

— На «открытие»?

Я утвердительно кивнул головой и только теперь заметил висевшие на стенке ружья.

— И мы тоже вырвались, так сказать, из семейных уз на лоно природы… Давайте-ка ваш «двойничок» сюда к нашим пристроим, — сказал незнакомец и, взяв у меня ружье, осторожно повесил на крюк у окна.

Говорил он негромко с подкупающей простотой и душевностью. Широкий в кости, с лысеющей, гладко выбритой головой, открытым лицом. Одет был в легкую куртку и темно-зеленые брезентовые брюки; на ногах — добротные сапоги. Мой случайный знакомый оказался общительным человеком. Не прошло и пяти минут, как я уже сидел на краешке скамьи с ним рядом. Как говорится: «лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять»! Мы разговорились. Оказывается, Борис Иванович с приятелем ехали до той же станции, что и я.

— Работаю я в правлении одной артели, — стал рассказывать мой попутчик. — Предприятие наше не крупное, охотников, кроме меня, нет. Выезжал бы почаще, да путевку на охотбазу достать трудно. Приедешь «диким образом» на озеро, — все на челнах, с чучелами, с подсадными, а ты неприкаянным по берегу бродишь и возвращаешься пустой. А люди — с дичью.

Подумали, подумали мы с Сергеем Семеновичем и решили все необходимое самим завести. Купил я на рынке прошлой осенью хорошую подсадную. Признаться, дорого отдал — сто рублей! Если б жене правду сказать, то бог ты мой! Четвертовала бы… Потом с Семенычем надувную лодку в комиссионном присмотрели; полдюжины резиновых чучел приобрели. Ну, думаю, теперь поохотимся. Лодка и чучела в рюкзаке, подсадная в корзинке, и поезжай куда хочешь! У жены я крахмал конфисковал, так сказать, для кучности боя, как вы знаете…

Однако из-за этой подсадной я за зиму столько неприятностей имел! Утка попалась голосистая, и как подаст голос в четыре утра. Квартира у нас общая, народу много. Жильцы даже здороваться перестали; один грозился — если не уберу птицу — в суд подать! В квартире у нас старушка пенсионерка живет, Людмила Васильевна. Две кошки у нее — Мурка и Барсик. Прихожу я однажды с работы, а Людмила Васильевна мне и говорит: «Извините, пожалуйста, Борис Иванович, мой Барсик вашей утке голову отъел. Уж я вам частями из пенсии выплачу за голову, а утка-то вот, целая осталась»! Ну, что со старушки возьмешь? А внутренне я даже успокоился — ведь скандалы в квартире прекратились. Сейчас вот едем на Карельский перешеек. Лодку с собой везем… А что, Семеныч, не пора ли нам перекусить?

Его товарищ пока не проронил ни одного слова: читал газету, потом смотрел в окно. Он был сухощав, высок, коротко стрижен. На гладко выбритом лице топорщились рыжеватые усы, слегка нависая над верхней губой и небольшим подбородком. Глаза у него были какие-то унылые, а вид усталый, будто над ним что-то тяготело.

Борис Иванович достал фляжку с пластмассовой стопкой и, плутовато сверкнув глазами, пояснил: