Введение

Мнения историков оружиеведов разнятся в вопросе первенства применения платины для покрытия пороховых полок и облицовки затравочных отверстий, сходясь лишь в одном — это были братья Ментон (Manton), суть только в том, кто же из них был первым? Небольшой исторический экскурс в историю вопроса по этой теме, видимо, не помешает.

После изобретения пороха было разработано огромное количество огнестрельного оружия, родоначальником которого по праву можно считать фитильные мултуки, серпентины и аркебузы, где все было просто и понятно — тлеющий уголек, потом пропитанный селитрой фитиль (читай, та же спичка, раскаленный прут — для орудий, горящий факел и тому подобный тлеюще-горящий предмет) прикладывался к затравке или полке, где находился порох. Тот, в свою очередь, воспламенившись, через сквозную рассверловку (запальное, или затравочное отверстие) в стволе, инициировал основной заряд, что ожидаемо заканчивалось выбрасыванием заряда, то бишь выстрелом.

Можно бесконечно долго дискутировать о недостатках этой системы зажигания, но с чего-то ведь нужно было начинать.

Пытливые и недремлющие умы конструкторов позволили фитилю смениться колесцовым замком (как тут не вспомнить Леонардо Да Винчи, замок описан в книге «Кодекс Атлантикус», «Codex Atlanticus» by Leonardo Da Vinci), более надежным, использовавшим колесо, поворачивающееся с помощью витой пружины, чтобы подавать искры на полку ударами по «кремню» из железного колчедана. Изобретение сие было довольно сложным, и, отметим, отнюдь не из дешёвых.

Затем они же, умы беспокойные и любознательные, нашли более простой способ получения снопа искр при соприкосновении подпружиненного кремня со стальным зубчатым элементом подходящей формы.

В Англии первое ружье такой конструкции было известно под названием «snaphance» или «snaphaunce», название имело голландские корни от фразы «shnapp hahn» — «клюющая курица». Примерно в это же время аналогичные конструкции появлялись в Италии и Испании, Северной Европе («микулеты» или «микелеты», «балтийские» замки и десятки иных).

Все это разнообразие в конце концов эволюционировало в 1610 г. в еще более простой, т.н. «батарейный», «французский», «настоящий» (нужное подчеркнуть) кремневый замок работы придворного оружейника французского короля Марэна ле Буржуа из Нормандского городка Лизье (Le Bourgeois, Marin; 1550-1634 гг.)

Курок замка был расположен на внешней стороне замочной пластины, боевая же пружина, воздействующая с помощью специальной детали (лодыги) на курок — на внутренней, лодыга имела с одной стороны выступ для хвостовой части боевой пружины, с другой выступы (уступы) для фиксации курка шепталом на предохранительном и боевом взводах. Спуск курка стал возможен с помощью подпружиненного спускового рычага. Применение т.н. вертикального шептала позволило существенно облегчить спуск (в отличие от более ранних моделей замка, где шептало было горизонтальным). Батарея как узел, объединивший в единую конструкцию крышку пороховой полки и огниво, значительно упростил конструкцию замка и обеспечил его высочайшую надежность на ближайшие столетия.

Все описываемые выше замки имели несколько элементов, ставших причиной для столь долгого вступления — затравочные каналы (отверстия) и пороховые полки. Не откроем Америки, заметив, что при горении и взрыве пороха, использовавшего в то далекое время в огнестрельном оружии, образовавшиеся горячие газы имели весьма коррозионный характер, они-то и пламя вызывали повреждение металлических поверхностей, с которыми соприкасались (не находите, что за сотни прошедших лет мало что изменилось?)

Контактные отверстия были просто отверстиями, просверленными в казенной части стволов, постепенно увеличивающимися в диаметре по мере использования оружия, что было чревато потерей мощности самого выстрела. Этого можно было избежать, обработав пороховую полку и затравочное отверстие коррозийно-стойким материалом. Во второй четверти XVII в Испании для этих целей стали использовать золото, что сразу сделало оружие существенно более качественным.

В первые же года века XIX вместо золота (как-то все же дороговато получалось…) для облицовки затравочных отверстий и полок замков стали использовать платину, которая также применялась и для декора оружия.

Об истории платины

Прибытию платины — этого редкого металла — в Европу из испанской Америки и различным многочисленным попыткам сделать платину пластичной можно посвятить не один десяток страниц, посему задача стоит непростая — быть максимально лаконичным.

Честь «знакомства» Европы с «белым золотом» или «серебришком из Пинто» (так презрительно многие в то время называли его, и как же они жестоко ошибались…), принадлежит испанскому астроному и геодезисту Антонио де Ульоа ( Antonio de Ulloa; 1716, Севилья — 1795, Кадис), который в 1737 г. вернулся на родину из Южной Америки, участвуя в экспедиции по измерению дуги меридиана на экваторе. Человеком сей ученый муж был всесторонне образованным и интересовался не только звездами. Свидетельством этому стало издание двухтомника, имевшего название «Исторический отчёт о поездке в Южную Америку»; Мадрид, 1748 («Relacion historica del viaje a la America meridional», «Observaciones astronomicas y fisicas hechas de оrden de S. M. en los reinos del Peru; de las cuales se deduce la figura y magnitud. de la tierra, y se applica а la na-vegacion» (Мадрид, 1748; 2 изд., 1773); «Noticias americanas sobre la America meridional etc.» (там же, 1772). Второе из этих сочинений было составлено в соавторстве с товарищем Ульоа, доном Хорхе Хуаном (Jorge Juan y Santacilia, Аликанте, 1713 — Мадрид, 1773).

Среди прочего, он дал описание platina del Pinto — металлу, который находили вместе с россыпным золотом в долине реки Пинто в Новой Гранаде. О существовании белого металла из Южной Америки писал ещё в 1557 г. итальянский учёный Жюль Сезар (Юлий Цезарь) Скалигеp (фр. Jules Cеsar Scaliger, 1484, Падуя, Италия — 1558, Ажен, Франция, итало-французский гуманист, философ, филолог, естествоиспытатель, врач, астролог, поэт), однако Ульоа впервые дал достаточно подробное описание платины (название которой можно перевести как «серебришко», «плохое серебро»), отметив её исключительную тугоплавкость и трудность выделения из пород.

Металл был предъявлен самому Филиппу V, герцогу Анжуйскому (Philippe duc d\'Anjou, Версаль, 1683 — Эскориал, 1746), внуку Людовика XIV, всемогущему королю Испании, который, как утверждает хроника того времени, оставив все государственные дела, с превеликим вниманием рассматривал в увеличительное стекло диковинные крупинки. Внимание это было вполне объяснимым — казна государства была пуста, после 30-летней войны король, приняв в наследство страну, был, по сути, банкротом, даже пытался в 1721 г. отречься от престола в пользу своего сына, что, признаться, финансового положения не улучшило, да и придворные вскоре заставили короля «отречься от отречения».

Король слепо верил… алхимикам, называвших себя «служителями тайной небесной натуральной философии, составляющей единую науку и искусство», обещающих изготовить для короля золото «quantum satis» (сколько угодно) и очень скоро, потому что способ уже почти в руках. «Скоро», «почти»… В его присутствии шарлатаны от науки нагревали киноварь в замкнутых перегонных аппаратах, при этом на дне сосудов действительно иногда выпадали крохотные крупицы золота. «Успех» был обещан чуть-ли не «вчера, сегодня, ну может, завтра», а тут такой афронт — песчинки из Колумбии.

В годы, когда Филипп V упорно пытался поправить дела с помощью алхимии, она уже переживала закат. Широкую известность приобрели иронические слова Парацельса (Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (Philippus Aureolus Theophrastus Bombastus von Hohenheim; 1493, Эг, кантон Швиц — 1541, Зальцбург, швейцарский алхимик, врач, философ, естествоиспытатель, натурфилософ эпохи Возрождения, один из основателей ятрохимии), сына алхимика, ученика алхимиков, переставшего считать себя алхимиком: «Теория, не подтвержденная фактами, подобна святому, не сотворившему чуда». Он провозгласил, что настоящая цель химии заключается в приготовлении не золота, а лекарств, в изучении микрокосмоса (человека) и окружающего его макрокосмоса.

Песчинки из Колумбии своим появлением теорию алхимиков в целом не задели, но подорвали ее практически важнейший тезис о том, что золото — самое тяжелое вещество, конечный и вечный венец преобразований. Спасая себя от гнева монаршего, а заодно и свою науку, алхимики предложили такое объяснение: эти песчинки состоят из золота, спрессованного самой природой и замаскированного какой-то примесью. Реакция короля Испании была предсказуема: немедля золото из песчинок извлечь!

Однако приказать оказалось легче, чем выполнить — платина не поддавалась ни нагреву — ее песчинки даже не краснели, она не растворялась ни в кислотах, ни в щелочах. Более того, в золотых россыпях Колумбии и Перу, за счет которых пополнялась королевская казна, ее оказалось до неприличия много, она сопровождала золото неразрывно в долинах рек Каука, Богота, Пинто и других. Она следовала за золотом как тень. Местами, при промывке песка, платины получали больше, чем золота. Разделить же их не удавалось из-за почти одинакового веса. При плавке этих металлов золотой расплав обволакивал платину и прочнейшим образом с ним слипался. На рудниках, где крупицы золота и платины были настолько мелки, что чисто их разделить не удавалось, работы по добыче были прекращены вовсе (королевский указ от 1748 г.) Собранное же «проклятое серебришко» этим же указом предписывалось…уничтожать, причем публично и при свидетелях. А вопрос «как уничтожать?!, если оно не поддается ни молоту, ни огню, ни искусству» («Nullis igni, nullis artibus» — «ни огнем, ни искусством» (вердикт алхимиков, исчерпавших все возможности) мало кого из власть имущих интересовал, уничтожить и все! Способ нашли, простой как мыло — сбросить в реку, что и было сделано; всю собираемую платину королевские чиновники регулярно при свидетелях сбрасывали в реки Богота у городка Санта-Фе (Santafе de Bogotа) и Кауку близ Попаяна (de Cauca, Popayаn), учитывая, что глубины там были весьма значительные, а сами реки полноводны и быстры.

Платина пребывала под запретом 43 года, но в итоге всё же проникла в Европу.

Преимущественный относительный вес платины и отличные ее свойства, нерастворимость в простых кислотах и сверхустойчивость к высоким температурам плавильных печей с самого открытия обратили внимание ученого люда на новый минерал. Левис (Lewis), Хенрик Шеффер (Henrik Scheffer), Андреас Сигизмунд Маргграф (Andreas Sigismund Marggraf) и другие подвергли платину бесчисленным испытаниям. Стараниям их долгое время препятствовали как многосложность изучения, так и бывшая великая редкость сего минерала, причиненная воспрещением добычи его испанским правительством…

Знаменитый французский натуралист Жорж Луи Леклерк Бюффон (Georges-Louis Leclerc, Comte de Buffon, 1707-1788 гг.), создатель второй после Плиния Старшего «Естественной истории», считал, что платина состоит из золота и железа.

В 1750 г. в английском журнале «Философические труды» появилась статья Вильяма Браунриджа и Вильяма Ватсона «О полуметалле, именуемом платиной дель Пинто» (William Brownridge & William Watson), где на основании исследований Вуда и других авторов отмечалась своеобразная металлическая природа этого тела.

Вскоре, в 1752 г., в актах Стокгольмской академии наук появилось сообщение «О белом золоте, или Седьмом металле, называемом в Испании «серебришко из Пинто». Автор этого сообщения, директор Шведского монетного двора Хенрик Шеффер утверждал, что платина отнюдь не курьез, не сплав и не полуметалл, а новый элемент, полноправный металл. Для него он предложил название «Aurum album» — «белое золото». Его утверждение, что платина есть новый элемент, особых волнений в научной среде не вызвало.

Французская энциклопедия, изданная в 1758 г., уже содержала серьезную статью о платине. В ней было сказано, что расплавить песчинки из Колумбии по-прежнему не удается даже в фокусе огромного зажигательного зеркала с применением различных флюсов, не говоря уж о других более старых методах.

Известно, что в 1773 г. французский минералог и метролог Жан Батист Луи Роме-де-Лиль (Jean-Baptiste Romе de L\'Isle, 1736-1790 гг.) получил так называемую губчатую платину. Измельченные в пыль песчинки из Колумбии он кипятил в царской водке несколько суток, а затем, добавив нашатырь, получал красноватый осадок (это был хлорплатинат аммония). Прокалив его в восстановительном пламени (хлор и аммоний при этом улетучились), де Лиль получил вещество, похожее на губку, состоящее из мелких, слабо слипшихся между собой серых зерен, металлических по виду, но не обладающих важнейшим свойством металла — ковкостью. Де Лиль поставил много опытов, но ни в одном из них не достиг цели: сплавы упорно не желали приобретать этого свойства. Пытался он придать губчатой платине ковкость, уплотняя ее при нагреве, и, как теперь очевидно, был близок к великому открытию, о котором еще будет речь.

В те же годы изучением платины занялся Луи Бернар Гитон де Морво (Louis Bernard Guyton de Morveau; 1737-1816 гг.), довольно известный поэт и адвокат, который на четвертом десятке жизни всерьез увлекся химией и быстро достиг в ней выдающихся успехов.

Парижский королевский ювелир Этьен Жанетти (Mark Etienne Janety, 1739-1820 гг.), который то ли использовал эти песчинки для поделок, то ли был так дальновиден, что скупал их впрок, предоставил все необходимое для опытов. Он же и дал название новому способу обработки платины, известному сейчас как «способ Жанетти».

Изучая платиновую руду, Гитон установил, что в ее составе много железа, подтвердив, таким образом, одну часть предположения Бюффона и полностью опроверг другую, касающуюся золота. Для этого потребовалось определить состав губчатой платины. Успех принесло изучение сплавов, в состав которых входил «незаконнорожденный» полуметалл мышьяк. С давних пор его применяли для изготовления ядов и подделок под золото (некоторым сплавам он придает золотистую окраску). Гитон тоже получил такие «золотистые» сплавы, комбинируя в различных пропорциях губчатую платину, мышьяк и «черный флюс», но, в отличие от фальсификаторов, на этом не остановился. Разными способами он разрушал свои творения. Наиболее перспективным оказалось выжигание мышьяка — ядовитые его пары улетучиваются при температуре, немногим превышающей 600°C. При очень медленном протекании процесса Гитону удалось получить однородный остаток в виде светло-серого металла тяжелее золота, очень ковкого, не боящегося ни кислот, ни щелочей.

Платина прочно заняла свое законное место в Европе в линейке металлов, показывая определенное преимущество «по стойкости и неизменности». В результате чего в 1794 г. во Франции из платины изготовили эталоны метра и килограмма! Постепенно этот благородный металл становится популярным среди обеспеченных европейцев, являясь олицетворением богатства и знатности. Мода на платину и первоначальная секретность «способа Жанетти» также подстегивала научное сообщество к её изучению.

В 1803 г. молодой лондонский врач и химик Вильям Хайд Волластон (William Hyde Wollaston; 1766-1828 гг.) впервые получил платину в чистом виде. Он же изобрел способ аффинажа (описав его в 1828 г.), по которому сырая платина растворялась в царской водке. Способ, секрет которого так долго хранил Волластон, оказался удачным и вскоре в деловом центре Лондона появляются в продаже уже английские платиновые изделия. В первый же год Волластон изготовил более 200 кг изделий из платины, в том числе придуманные им втулки для ружей, не боящиеся горячих газов. Заказы сыпались на него со всех сторон, он разбогател, при этом занятия наукой не бросил.

В 1803 г. при обработке сырой платины царской водкой им были открыты два новых элемента платиновой группы — палладий и родий (1804 г.), названных в честь астероида и розы (греч.) соответственно. Затем Волластон разрабатывает способ получения тончайших пластин и проволоки. Его рекорд — платиновая нить толщиной 0,001 мм для визира телескопа. Это достижение стало последней сенсацией Волластона, связанной с платиной. Вскоре он передал руководство делами своему помощнику, ювелиру Джонсону, позже основавшему ювелирную фирму «Johnson, Matthey & C».

Видимо, о появлении платины и ее роли в Европе достаточно, ведь ключевая фраза прозвучала в предыдущем абзаце…

О главном

До сих пор не установлено достоверно, кто же первым воспользовался плодами трудов вышеупомянутого Волластона, изготовившего платиновые втулки, и установил их на свое оружие. Мнения ученых мужей от истории оружия несколько разделились, но многие сходятся во мнении, что это были братья Ментоны. Во время изучения рукописей Волластона, хранящихся ныне в Библиотеке Кембриджского университета, покойный ныне историк Л. Ф. Гилберт (L.F. Gilbert) обнаружил, что значительная часть платины, им очищенная, была описана как имеющая «пробное качество» (около 17000 унций), он же назвал имена многих из тех, с кем химик имел финансовые отношения, и проверка его счетов в бухгалтерских книгах его банкиров, г-д Томаса и Джеймса Куттс (Thomas & James Coutts, Coutts & Co, седьмое место среди старейших банков в мире!) подтвердила, что некоторые из основных лондонских оружейников были его клиентами.

Между 1807 и 1821 гг. Волластону было возвращено 700 унций оружейного лома. Есть и другая цифра — в период с 1805 по 1821 гг. в этой отрасли промышленности было использовано 27000 унций платины Волластона. Бесспорно, что оружейное производство было самым крупным потребителем его ковкой платины. В своей статье Гилберт сослался на один из учебников химии, в котором Сэмюэл Паркс, британский химик-промышленник, автор книг (Samuel Parkes, 1761-1825 гг.), заявил, что Ментон с Довер-стрит был первым, кто использовал платину для затравочных отверстий.

Со временем, вероятно, все английские оружейники использовали платину для изготовления затравочных отверстий для кремневого оружия высшего разбора (если уместно этот термин вообще применить к этому типу оружия), несомненно, стандартного размера или конфигурации накладок в них и на пороховую полку не существовало. Редко, но все же, использовалась пробка из платины, проходящая сквозь стенку ствола, с просверленным сквозь нее отверстием; как вариант, была платиновая накладка вокруг затравочного отверстия размером 5/16 дюйма, чаще всего оно само или его часть были облицованы тончайшим ее слоем. Таким образом, вес платины варьировался, но не превышал максимум 1/8 унции, хотя, как правило, был намного меньше (унция — «ounce» — 28,35; тройская унция, которой пользуются ювелиры и банкиры, несколько больше — 31,1034768 г).

Центр оружейного производства

Рост престижа Лондона как центра передового оружейного производства в последней четверти XVIII в. и в первой четверти следующего, был обусловлен сочетанием факторов, включающих превосходное традиционное мастерство и изобретательность многих Gunmakers, которые, находясь в состоянии жесточайшей конкуренции друг с другом и в борьбе за клиента (а проще, его деньги), трудились «в поте лица своего», улучшая постоянно свои изделия, и в целом — само оружейное ремесло. В то же время определенное влияние на развитие науки и техники сыграло состояние относительного покоя и мира на Островах, в отличие от вечно бушующего континента, страны которого постоянно выясняли отношения между собою далеко не мирными средствами и способами…

Джон и Джозеф Ментоны были одними из самых известных лондонских оружейников своего времени и остаются таковыми и по сей день. Их история подробнейшим образом исследована и прекрасно представлена в двухтомнике английских авторов-исследователей Вильяма Кейта Нила и Д.Х.Л. Бака (W. Keith Neal и D.H.L. Back «The Mantons: Gunmakers», «The Manton Supplement»). Предметы, которые ниже будут представлены в настоящем материале — плод работы основателя семейной оружейной фирмы Джона Ментона (John Manton), но несколько слов все же найдется и для Джозефа Ментона (Joseph Manton), его младшего брата.

Джон Ментон

Будущий, бесспорно талантливый, оружейник Джон Ментон появился на свет 6 ноября 1752 г., будучи первенцем Джона Ментона и Мэри Гилдон (John Manton & Mary Gildon), землевладельцев и мельников — изготовителей кукурузной муки в селении Спиттлгейт, пригороде городка Грантем, графства Линкольншир (Spittlegate, Grantham, Lincolnshire).

Его отцовскую линию Ментон, и материнскую Гилдон удалось проследить до 1640 г., дед Джона (и позже, Джозефа) по материнской линии, Генри Гилдон(Henry Gildon) был йоменом церкви Святого Суизина (St Swithin\'s Lincoln) в Линкольне, крохотном городке в графстве Линкольншир, он завещал своей жене Энн (Ann) мельничные круги и водяное колесо в поселках Волтон (Walton) и Хоутон (Houghton), оставив для внуков Джона и Джозефа по серебряной чаше в наследство. Дед по отцовской линии, тоже Джон, был землевладельцем и фермером из Спиттлгейта.

В возрасте 14 лет Джон Ментон поступил в ученики к Джону Диксону (John Dixon), оружейнику с улицы Св. Мартина, Лестер (St Martin\'s, Leicester), но через два года, в 1768 г., он сменил наставника, став учеником Bильяма Эдсона (William Edson), местного оружейника из Грантема, предположительно, провинциального мастера оружейника Эдварда Ньютона (Edward Newton).

После того, как его ученичество было завершено, он уехал в Лондон и к концу 1770-х гг. работал на великого оружейника и выдающегося мастера Джона Фокса Твигга с Пикадилли, одной из самых широких и оживлённых улиц в историческом центре Лондона — Вестминстере (John Fox Twigg, 1732-1790, Piccadilly) и впоследствии стал его мастером (к слову, сам Джон Твин начинал свою оружейную карьеру в Грантеме).

В 1781 г. молодой мастер основал свое собственное дело под именем «John Manton Gunmaker» на Довер-стрит, 6, Пикадилли (6 Dover St, Piccadilly), и этот адрес, что крайне необычно для лондонского изготовления и продажи оружия, оставался неизменным не только на протяжении всей его жизни, но и после этого, пока бизнес, увы, не закрылся в 1878 г. В 1890-х гг, при строительстве метро, в частности, линии Пикадилли, ветки глубокого заложения (Piccadilly line), здание было реконструировано, в нем, недолго думая, просто построили станцию метро…

Способный ученик многому научился у талантливого учителя, особенно в части создания двуствольного оружия и бизнес процветал настолько, что в 1786 г. он решился на серьезный шаг и женился на Катрин (Catherine), которая родила ему двух дочерей и двух сыновей.

Смерть Джона Твигга, при жизни пользовавшегося королевским покровительством и имевшего солидную и небедную клиентуру, ориентированную на высочайшее качество, стала толчком для развития бизнеса ученика — бывшие клиенты, не мудрствуя лукаво, перешли от ушедшего в мир иной мастера к мастеру молодому, тем более, что с качеством его работы большинство было уже хорошо знакомо.

Старший сын, Джордж Генри (George Henry, 1789-1854 гг.), закончив положенный период ученичества, присоединился к семейному бизнесу около 1814-1815 гг., что привело к смене вывески и семейная оружейная фирма стала называться «Джон Ментон и Сын»(«John Manton & Son»).

Предположительно, в 1803-04 гг. Джон Ментон впервые использовал платину для изготовления контактных отверстий вместо золота, повсеместно применяемого в оружии на тот момент.

В 1810 г. Томас Ментон (Thomas), двоюродный брат Джона, также подвизавшийся в оружейном промысле, переехал на Мэрилебон-стрит, 35 (35, Marylebone St) и Джон помог ему основать свой бизнес, даже взяв на себя все причитающиеся проплаты первого года. Однако, если он и производил какую-то часть оружия под своим именем, то весьма незначительную и крайне мало известную, большая часть его работы, видимо, была выполнена для братьев Джона и Джозефа Ментонов. Томас оставался в доме №35 до 1813 г., затем он переехал на 59 Принцесс-стрит (59, Princes St), где находился до 1816 г., а его последний известный лондонский адрес в период 1817-1820 гг. был Лонг Акр, 144 (144 Long Acre).

В апогее своей деятельности семейная оружейная фирма производила до 400 единиц оружия в год, что было весьма достойным показателем для того времени, но к 1820-му году количество конечного продукта снизилось практически наполовину. Возможно, что главной причиной такого положения был закостенелый консерватизм Джона Ментона, как, впрочем, большинства основателей семейного бизнеса (отцов, старших братьев и пр.), не верящих в новое, не принимающих его, не понимающих и не видящих перспективного, продолжающего с упорством, достойным лучшей цели, производить давно морально и технически устаревшее одноствольное кремневое оружие и дуэльные пистолеты, пусть даже и трижды великолепного качества…

В 1820 г. Джон Ментон стал оружейником Георга IV (George IV), короля Великобритании и Ганновера.

31 января 1820 г. в семье мастера основателя случилось горе — из жизни ушла его жена.

Только спустя пять лет предприятие впервые занялось производством ружей с ударно-капсюльными замками, да так и осталось до конца верным этому своему выбору.

В 1833 г. благодаря тому, что партнером Джона Ментона стал многолетний его соратник и давний сотрудник компании Вильям Хадсон (William Hudson), оружейная фирма стала известна как «Manton & Hudson», продолжая при этом все еще использовать старое название «John Manton & Son». В тот период на более дорогих и престижных ружьях ставилось клеймо «John Manton & Son», недорогое оружие имело надпись «Manton», вот так, просто и незатейливо. Фирма оставалась таковой до смерти Хадсона в начале 1840-х годов, что вполне логично, после чего вернулось старое название «John Manton & Son», и оставалась таковым даже после смерти самого Джона Ментона 24 ноября 1834 г.

После смерти отца Джордж Генри Ментон привлёк к семейному бизнесу своего племянника Гилдона Ментона (Gildon Manton,1820-1856 гг.) Однако совместное ведение бизнеса обоим удовольствия не доставило — Джордж был убежденным традиционалистом, пытавшимся придерживаться старого направления и совершенствовать кремневые замковые механизмы, Гилдон же стремился к новизне, модернизации и изменениям. За 20 лет партнерства, вплоть до самой смерти, было произведено сравнительно немного первоклассного оружия с именем «John Manton & Son», значительная часть оружия имела лаконичную маркировку «Manton» и была произведена в Бирмингеме, там же проверена и обзаводилась соответствующим набором клейм.

Часть этой продукции, в частности, кремневые, и позже, капсюльные пистолеты, обычно вообще не получали серийных номеров, некоторые из них находили себе почитателей за океаном в США.

Смерти Джорджа и Гилдона в 1854 и 1856 гг., соответственно, поставила вдову Гилдона, Мэри (Mary) перед трудным выбором. В семье от мужской половины просто не осталось и следа, некому было взвалить на себя семейное дело, поэтому ей пришлось включить в семейный бизнес мастера-оружейника, бригадира на производстве Чарльза Коу (Charles Coe). Адрес компании остался прежним — Довер-стрит, маркировка оружия сохранила два привычных варианта: «John Manton & Son» на оружии высшего качества и «J. Manton & Co» на среднем разборе.

Иногда, а точнее, крайне редко, но можно встретить и такой вариант маркировки: «4 South St, Grosvenor Sq.», но на практике это был адрес проживания миссис Гилдон. Наконец, 28 сентября 1865 г. она продала весь бизнес Чарльзу Коу, который, по всей видимости, в следующем году сменил название на «Manton & Company». Бизнес по-прежнему находился в помещении на Довер-стрит, где и оставался до печального, но неизбежного события — ликвидации в 1878 г., почти сто лет спустя с момента основания.

Джон Ментон, в отличие от своего младшего брата Джозефа, брал учеников, и среди тех, кто позже прославился, организовав собственный успешный бизнес, были, конечно, его брат Джозеф (информация о котором еще найдет свое законное место в настоящем материале), а также Джон Бланч (John Blanch) и Сэмюэл Генри Cтауденмаер (Samuel Henry Staudenmayer). Среди его сотрудников, пожалуй, самым известным стал Вильям Гри