Последний раз в году солнце ласково греет в пору бабьего лета, это время всегда по душе людям, готовящимся к осенней непогоде. Прекрасна эта пора и для охотников — она как нельзя лучше подходит для бродовой охоты.Вода в болотах еще не остыла окончательно, но уже давно нет августовской жары, а перелетные дупель, бекас и гаршнеп так соблазнительно вспархивают из травы у самых ваших сапог. К подвешенной на ваших тороках утке, поднятой еще на восходе солнца и взятой метким выстрелом, чуть позже прибавилась пара бекасов, а день только начался, такой пронзительно чистый, светлый, теплый, а главное, многообещающий...
Не упомнишь, сколько уже было этих приятных для души охотничьих дней в пору бабьего лета. И, все равно, каждый год ждешь их с нетерпением. А вот в этом году, такая досада, сильная простуда, не дающая оторвать платок от носа, кашель, головная боль и температура, хоть и невысокая, не позволяют давно поседевшему охотнику, с грустью глядящему в окно, вырваться из пропахшего пылью домашнего уюта и вдохнуть пьянящий, настоянный запахом аира, влажный и такой манящий воздух болот. Вынужденное домашнее заключение рвущегося душой на охоту человека вызывает в его памяти воспоминания, которые, словно красочные слайды, сменяют друг друга и помогают вновь ощутить уже когда-то пережитые события. И все эти воспоминания проходят на фоне безоблачного синего неба — неба поры бабьего лета.
Подперев подбородок и глядя сквозь стекло на дозревающие в саду яблоки, на подернувшиеся желтизной листья ясеня, охотник вспоминает тот заветный "треугольник" у железной дороги, ведущей на Тетерев, образованный селами Дружня, Загальцы, Жовтневое. В то время, когда он впервые вышел здесь из электрички, набитой грибниками, — а прикинув в мыслях, он подсчитал, что с той поры минуло уже более двадцати лет, — этих мест еще не коснулась волна последней мелиорации. Потные низины здесь, так любимые куликами, переходили в болотца с плесиками воды, среди которой вздыбливались лохматые, обросшие длинной травой кочки. Были тут и болота с рогозом, скрывающим своими зарослями чистую воду. В мыслях своих охотник снова в этих местах...
Платформа "Хутор Гай" осталась за спиной, а тропа, попетляв между сельскими огородами, вывела к сосновым посадкам, за которыми на краю поля первое болото —"Белое". Так его называли местные жители. Утро еще не полностью вступило в свои права, серые сумерки сгущают жиденький туман над болотом, словно укрывая его от глаз постороннего наблюдателя, но с правой стороны все же просматривается зеркальце чистой воды. Собрав ружья и раскатав голенища бродней, охотник с приятелем не торопясь, медленно входят в болото с мелкой стороны, и осторожно, без всплесков, лавируют меж чубатыми кочками. Вот на поверхности воды под купинами травы забелело небольшое изогнутое пушистое перышко, рядом с ним второе, по виду свежие, явно оставленные уткой в прошлую ночь. Охотнику кажется, что он слышит, но скорее всего, просто интуитивно чувствует утиный шепот — еле различимое в тишине кряканье. Но чистая вода уже рядом. "Где же утка? Не может ..." — он не успевает закончить свою мысль, прерванную в абсолютной тишине разгорающегося утра словно громовыми раскатами хлопаньем утиных крыльев. В первый момент охотники ошарашенно замирают, но тут же, отбросив прочь оцепенение, ловят мушками цель. Два выстрела выбивают из стайки одного крыжня, с глухим ударом он падает за урезом болота, на сухое. Приятели опускают ружья, оборачиваются друг к другу, чтобы поздравить "с полем", но тут вверх с тем же шумом взмывает от края болота оставшаяся, более выдержанная часть выводка. И опять дуплет заставляет сложить крылья одну из уток.
Приятно возле добытых трофеев на сухом месте закурить сигарету, обменяться впечатлениями и наметить дальнейший маршрут.
У села Жовтневое луг под прямым углом вклинивается в лесок. В этом углу когда-то были разбросаны четыре болота, все четыре абсолютно разные как по форме и размеру, так и по своему характеру. Два из них свободно можно было протоптать в сапогах, третье — торфянистое с илистым дном, а четвертое, что возле колхозного птичника, — довольно глубокое и большое, заросшее камышом. Местные жители даже ловили в нем карасей. Влажные края этих болот — идеальное место для охоты на бекасов. Здесь можно было бродить добрую половину дня, переходя от болота к болоту, и перегонять бекасов с места на место, нарушая тишину редкими выстрелами.
В полдень передохнуть, утолить жажду подходили к колодцу у дома лесника, спрятавшемуся у лесной опушки. Здесь же, у края поля, можно было подкараулить вяхирей, прилетающих на кормежку.
Эх, если бы не простуда... Вырваться хотя бы на один денек! Но не сюда, не в эти края. В "треугольнике" давно осушены все болота, на их месте вырос молодой ольшаник, густой и труднопроходимый, куда-то подевался колхозный птичник, а осмотрев лесную поляну, где стоял дом лесника с колодцем, даже не подумаешь, что на месте распаханного клина была усадьба. От нее, как и от колодца не осталось и следа. А когда-то бекасиные угодья представляют собой бросовые земли, перерезанные мелиоративными канавами и остатками, тоже растаявших во времени, лагерей крупного рогатого скота.
"Нет, ехать надо на пойму Тетерева под Бличу, — думает охотник, — там от шоссейного моста через реку до дач возле села Яхновка возможно удастся погонять дупеля и бекаса, вытоптать из пойменного болота утку, а повезет, то и взять осторожного дикого голубя".
Эх, если бы не болезнь! Чтобы хоть как-то успокоить стремящуюся в поле, на болота душу, охотник, достав патроны, принимается перебирать их, откладывая снаряженные бекасиной дробью в сторону. Ведь кончится когда-то эта гнусная простуда и удастся на исходе чудной поры бабьего лета "урвать" для себя пару замечательных деньков и задымить стволы своего ружья выстрелом по вспорхнувшему из травы дупелю.