оябрь в том году выдался теплый. Немного снега выпало лишь в середине месяца, но дня через два снова потеплело, и снег сошел.
В один из ноябрьских пасмурных дней мой отец созвонился с другом своим Леонидом и тут же сообщил радостную для меня новость: в субботу едем на утиную охоту. Выезд был намечен на 7 часов утра.
Дни, оставшиеся до субботы, промелькнули в сборах и наполнены были нетерпеливым ожиданием.
День отъезда – вполне "ноябрьский", на термометре градусов пять тепла.
Наша моторная лодка медленно движется против течения. Днепр тихий, небо и вода сливаются в туманной дымке.
Конечная цель нашего путешествия – село Тарасовичи, окрестности которого славятся прекрасными заливами, исключительно удобными для охоты. Еще одной причиной, по которой наш выбор пал именно на этот маршрут, являлось то, что лодочников в такое время года на реке уже нет и на буксир нас взять просто некому в случае, например, если мотор вдруг откажет. Придется тогда добираться до Киева "сплавляясь" по течению.
На песчаных берегах темнеют сеткой ветвей безлистые осокоря, ивы, заросли лозы. У Петровского моста много кряковых уток, селезней. Спрятав желтоватые клювы в густых мягких перьях, птицы дремлют на отмели. Против Межигорья, над самым фарватером, протянули две большие стаи чернети. Несколько раз мы замечали и остроклювых уток-нырков – чомг. Они без устали ныряли, проплывая под водой не один десяток метров. Изредка встречались нам и еще более "опытные" ныряльщики – гагары. Перед Старосельем, неподалеку от берега, поднялись две крупные, с белым "корпусом" и почти черными крыльями, утки. Крохали! Отец тут же вспоминает, что охотился на них когда-то под Архангельском, на Северной Двине.
Добравшись до залива, выбираем место для бивака, пьем чай и собираемся на вечерний лет.
В конце залива – мелководье. Там торчат из воды побуревшие, поникшие стебли ежеголовника и стрелолиста, а на дне просматриваются поредевшие пряди водорослей. Место для уток самое подходящее.
К осени залив здорово обмелел, и от воды тянется полоса песка, бывшего летом дном, покрытая илом и кое-где уже поросшая мелкой травкой. Границу летнего уреза воды указывают и пожухлые заросли осоки, манника, сусака. Меня, "безоружного", оставляют возле куста ракитника, шагах в пятидесяти от воды. Забираюсь в гущу и замираю. Вокруг безветренно и тихо. Жду.
Световой день в эту пору года короткий, темнеет рано.
Смеркается, уже почти ничего не видно, и вот тут – начинается.
С нарастающим шумом проносится стайка быстрокрылых чирков. Следом, посвистывая крыльями, прямо надо мной пролетает крыжень. "Эх, ружье бы!" – мелькает мысль...
В той стороне, куда направился отец, гремит выстрел и, кажется, что-то "плюхается" в воду.
Звучат еще два выстрела слева, там, где стоит дядя Леня. Свист утиных крыльев раздается со всех сторон. Иногда черные силуэты пролетающих уток вырисовываются так близко, что, кажется, протяни руку и дотронешься до них...
Через полчаса становится совершенно темно.
– Леони-и-ид! – окликает отец.
– Иду-у-у! – кричит в ответ дядя Леня и появляется с острохвостой светло-серой уткой-шилохвостью в руках.
Он рассказывает нам на ходу, что мчалась она с такой скоростью, что упреждение ему корпусов эдак на пять пришлось брать. И еще приторочен у дяди Лени к поясу чирок-свистунок с темно-красной головой, перечеркнутой двумя узкими зелеными полосками.
А у отца великолепный красавец-крыжень. Отец говорит, что, доставая его, чуть воды не набрал в высокие сапоги. Подстрелил отец и еще одну утку, но она упала на противоположной стороне залива. Искать ее мы будем уже завтра.
Ночуем все вместе, в кабине лодки. Тесновато, правда, зато тепло.
На следующий день встаем затемно. За окнами кабины сплошная пелена тумана. Его холодное влажное "дыхание" ощущается, кажется, каждой клеточкой кожи. Отец утверждает, что к рассвету туман должен рассеяться.
Через четверть часа подходим к каким-то озерцам и останавливаемся. Изредка доносится хлопанье утиных крыльев, но практически ничего не видно. Наконец становится светлее.
Разыскиваем вчерашнего подранка. Он плавает на самой середине мелководного озера. Возвращаемся к лодке.
Из бурьянов с "цыканьем" выпархивают овсянки такого же бурого окраса, как и увядшие травы, и рассаживаются на ветках тополя с редкими оранжевыми листочками.
Девять часов утра, а видимость всего лишь шагов сто. В таком тумане плыть на лодке невозможно, разве что у самого берега. Туман полностью накрыл окрестности, повис каплями на стеблях и кустах, приглушил все звуки. Все отсырело.
С трудом разводим костер, готовим завтрак. Ждем, когда же туман рассеется...
Вот погода услужила!
Иду собирать дрова, отец возится с мотором, дядя Леня калибрует патроны.
У него французская двустволка 12-го калибра фирмы "Дарнье", очень легкая, с неотъемным цевьем, неподвижными стволами и скользящим затвором с "ушками". Папковые гильзы туго входят в ее патронник, особенно в сырую погоду.
Уже середина дня и – никаких изменений.
Наконец, дядя Леня не выдерживает, говорит: "Пройдусь-ка я с ружьем, хоть ноги разомну". Отец советует взять компас, чтобы не заблудиться.
Часа через два дядя Леня возвращается и, улыбаясь, показывает связку чирков, – выстрелов мы даже и не слышали. Рассказывает...
– Иду лугом, слышу какие-то свисты и щебетанье. Подумал вначале, что дрозды, но решил проверить. Подобрался к ложбине-промоине среди лоз, а в ней, похоже, озерко. Осторожно приподнимаюсь, – точно, вода, а на ней утки. Первым выстрелом "взял" двух, вторым – еще одну. Потом несколько раз утки налетали, – добыл еще парочку. Утка там "мотается" туда-сюда, похоже, – таежная, непуганная. Пойдем-ка побыстрее, пока светло, поохотимся.
Шли мы вначале суходольным выкошенным лугом. У кустов кое-где желтели куртины высокого мятлика с метелками семян на прямых, как спицы, тонких и гладких стеблях. Дальше пошли заросли лозняка, и нам пришлось продираться сквозь них. Предупредив, что озерко совсем рядом, дядя Леня тихо сказал: "Алексей, начинай, я ведь уже поохотился".
У меня сердце колотится, когда же?!
Наконец-то отец выстрелил. Над кустами взлетают утки. Разделившись на стайки, разворачиваются и, подогнув крылья, проносятся над самой водой. Снова и снова звучат выстрелы.
Вскоре лет прекратился. Спешу к охотникам. Они разыскивают сбитых уток. Теперь можно и озерко рассмотреть – вытянутое вдоль, шагов 70 длиной и 20 шириной, оно со всех сторон окружено густым кустарником, берега довольно крутые.
Дичь – утку-свиязь и шесть чирков я несу на удавке. Идем по песчаной гриве.
Внезапно "налетает" стайка уток из пяти. Отец два раза стреляет и сбивает одну из птиц. Провожаю глазами оставшихся уток. Вдруг вижу, одна, будто споткнувшись в воздухе, падает далеко за ракитником. Кричу отцу, что еще одна готова, и бегу искать.
Хожу кругами среди высокой желтой травы, и уже начинаю сомневаться в успехе, как вдруг замечаю что-то яркое. Есть? Нашел! Это селезень свиязи со светло-каштановыми головой и шеей, дымчато-серой спинкой, ярко-белым брюшком и золотисто-зелеными "зеркальцами" крыльев – большой, как крыжень.
К лодке подходим уже затемно. Долго сидим у костра, вновь и вновь вспоминая удачные моменты прошедшей охоты.
У костра уютно, причудливо играет пламя. Отдыхаем, всем телом впитывая тепло огня. Но вот костер догорает, гаснет, покрывается "сединой" пепла последняя ивовая коряга. Где-то высоко над нами, перекликаясь, пролетает стая казарок, направляясь к югу.
На следующее утро тумана уже почти не было. Двигатель, прогретый залитым в радиатор кипятком, завелся мгновенно. Весь обратный путь я расспрашивал отца об образе жизни и местах обитания уток-"северянок". За разговорами мы и не заметили, как добрались до Киева и оказались на стоянке на Выдубецком озере.
И таинственный туман, и прекрасная природа над тихим Днепром, украшенная неяркими осенними красками, и ночь, проведенная у костерка после трудового охотничьего дня оставили незабываемые воспоминания о тех удивительных осенних днях.